Робби всматривался в полумрак клуба, ища глазами лицо Паоло Козмичи.

«Он не придет. Я отпугнул его. Господи, ну, конечно, отпугнул! Какой кретин признается в любви человеку, которого никогда раньше не встречал? Да еще на улице? Должно быть, одиночество вконец меня доконало!»

Мадам Обри теряла терпение.

Робби сел за пианино.

После лиричного «Вальса для Дебби» Билла Эванса, сопровождаемого блестящим исполнением «Моего глупого сердца», он, к своему конфузу, ощутил, что старается сдержать слезы. Конечно, джаз не относился к любимым жанрам Робби, но никто не может отрицать, что Билл Эванс – гений. Тот факт, что он, как Робби, сидел на героине, терзаемый пристрастием к наркотикам и неверием в собственные силы, лишь усиливал эмоциональную связь.

Робби закрыл глаза и отдался музыке.

Играл и думал о Лекси. О матери. О доме. Сколько еще он сможет вынести это жалкое существование в Париже, без друзей, без семьи, без надежды?

Откуда-то, словно издалека, донеслись аплодисменты, пробудив его от грез. Робби понятия не имел, сколько времени играет. Как часто бывало, музыка вводила его в состояние, подобное трансу, когда исчезали время и пространство. Но восторженные вопли и аплодисменты становились все громче, и Робби вдруг осознал, что апатичные посетители бара повскакали с мест и просят продолжать.

Робби улыбался и застенчиво кивал. Совершенно незнакомые люди пожимали ему руки, хлопали по спине, совали в руки деньги.

– Невероятно!

– Превосходно!

– Двадцать процентов чаевых идут владельцу, – сухо напомнила мадам Обри. Она уже считала Робби своей собственностью и ревновала, видя, как его осаждают куда более привлекательные женщины.

– Добрый вечер.

Паоло казался еще более тучным и приземистым, чем прошлым вечером. В мятом дешевом костюме, с заметным брюшком, выпирающим над поясом брюк, он выглядел на десять лет старше своих тридцати. Но разве это важно? Робби был так потрясен, что с трудом произнес:

– Н-не думал, что вы придете.

– Я тоже не думал. Вы прекрасно играете.