У его ног лежали облака, густые, как масляная глазурь, мешавшие различить то, что творилось внизу. Детский рисунок неба…
– Я слышу тебя, Кит.
Кит снова посмотрел вниз. И обнаружил крошечный островок травы, пиявкой льнущий к горному склону. Такой маленький, что никогда не выдержал бы вес взрослого человека. Но Макс, скорчившийся, как злой гном, свободно на нем разместился и, протянув руку, схватил Кита за щиколотку.
– Макс! Слава Богу! Я думал, что потерял тебя!
– Потерял меня?
Макс рассмеялся: жуткие, маниакальные, сдавленные звуки, от которых у Кита кровь застыла в жилах.
– Можно подумать, я у тебя когда-то был! Лузер!
Кит ощутил рывок и инстинктивно вытянул руки, пытаясь за что-то уцепиться. Но схватил лишь воздух.
Еще один рывок. На этот раз сильнее.
Кит опустил голову.
Макс смотрел на него. На губах мальчика играла издевательская улыбка.
Он улыбается, как Ив…
Кит посмотрел в глаза сына и увидел там бездонную ненависть.
В последний миг он почувствовал не страх. Не горечь. Не печаль.
Удивление.
– Не понимаю… мы так хорошо ладили…
Облака ринулись ему навстречу: мягкие, белые, уютные…
А потом… пустота.
Ночью после похорон Кита Макс лежал в материнской постели в их нью-йоркской квартире, с наслаждением ощущая прикосновение ее рук. Окно спальни было чуть приоткрыто, и в комнату проникали знакомые шумы Манхэттена: вой клаксонов, музыка, крики, смех.
Африка была прекрасна. Но здесь его дом.