Главный регистратор парламента, свидетель такого чрезвычайного заседания, увековечил его память, внеся это в регистр после официального заседания, которое, благодаря скучной болтовне Мортинбоца, было менее занимательно[47].
Шутка Брюске почти два века спустя опять всплыла на поверхность в присутствии таких же знаменитых особ. В 1837 году герцог Орлеанский, старший сын Людовика-Филиппа, посетил суд в Руане вместе с герцогиней Орлеанской. Господин Флоке, главный регистратор суда, попросил позволения у высоких посетителей прочитать им некоторые извлечения из регистра парламента; это чтение вызвало всеобщий смех. Это был протокол того заседания, в котором Брюске выразил таким блестящим образом свои способности по части юридических наук.
Это не в первый раз, что Брюске смеялся над судебными властями. Гийом Буше[48] приводит еще другую выходку этого шута, жертвою которой сделался советник парижского суда:
«Я расскажу вам еще об одной выходке Брюске, и вы от души посмеетесь над этим. Один из советников парижского суда обедал в одном из предместий, где Брюске был почтмейстером: советник обратился к нему, прося его дать ему оседланную лошадь, чтобы только доехать до суда. Брюске, проигравший в суде какое-то дело, дал советнику самую лучшую из почтовых лошадей. Советник сел на нее в своей судейской мантии, Брюске послал за ним вслед почтаря, который стал трубить в рожок и погонять лошадей; лошадь, на которой сидел советник, также пустилась в галоп, так что седок никак не мог остановить своего коня до следующей почтовой станции. Можете себе представить, как смеялся Брюске, когда увидел советника, возвращающегося обратно и всего в грязи».
Брюске очень часто нападал и на духовенство, даже на пастырей церкви, как это видно из анекдота, о котором упоминает Ноэль дю Файль.
Один епископ сделался предметом насмешек Брюске; это духовное лицо очень боялось смерти, и даже никто из приближенных не осмеливался произносить слова «умер», а обыкновенно говорили: он болен, но теперь совершенно здоров. Однажды епископ возвращался в свой замок, отстоявший на один лье от города, который был его местом службы. Брюске узнал этого человека с таким странным характером и поехал вслед за епископом; пришел в его замок, раскланялся с хозяином, попросил у него благословения, отведал предложенного вина, поблагодарил его преосвященство и сказал, что должен оставить замок, так как ему необходимо было в тот же вечер быть в городе; затем, попросил метрдотеля снабдить его письмом, чтобы можно было достать свежих лошадей в городе, когда он поедет дальше. Заручившись письмом, Брюске переменил на нем адрес и написал новое письмо, стараясь подражать почерку метрдотеля, выводя длинные готические буквы, именно такие, над которыми смеялся Эразм, говоря, что все знатные люди пишут такими буквами благодаря своему полному невежеству в науках, потому что они считали такое знание слишком унизительным для себя. Прибыв в город, Брюске представил это подложное письмо викарию, который, прочитав его, был очень удивлен, что епископ на пути в замок был очень утомлен и скончался от апоплексического удара, приехав в замок; епископу не пришлось, как он этого всегда желал, умереть среди своей дорогой паствы. Поэтому прислуга замка просит, чтобы духовенство города прибыло в замок с надлежащей церемонией для переноса тела епископа в собор. Лишь только в городе разнесся слух о смерти епископа, как тотчас город был увешан черными флагами, заказан гроб и воздвигнут катафалк.
На следующий день, с самого раннего утра, в замок прибыло духовенство из города с траурной колесницей, чтобы перевести тело; в это время епископ спал невозмутимым сном, но погребальное пение разбудило его, он, испуганный, вскочил со своей постели, позвал слуг и спрашивал их, что это значит. Конечно, все это скоро открылось, и представьте себе негодование епископа».
Однако при дворе Генриха II был соперник Брюске, вполне его достойный и который хотя и был маршалом Франции и принадлежал к одной из знаменитых фамилий Флоренции, но все же не пропускал случая отвечать на мистификации королевского шута. В этой борьбе с ловким флорентийцем не всегда последнее слово оставалось за Брюске. Но тут мы опять вернемся к Брантому, который посвятил двадцать страниц своей книги описанию борьбы, происходившей между Брюске и маршалом Строцци[49].
«Маршал Строцци очень любил задевать Брюске и вел с ним постоянную борьбу; точно так же и королевский шут отвечал ему шутками и остротами на все его нападки.
Однажды во дворце было большое празднество, и маршал Строцци явился в полном параде; на нем был великолепный плащ черного бархата, вышитый серебром по тогдашней моде. Брюске очень завидовал такому красивому плащу и хотел посмеяться над маршалом. Шут отправился в королевскую кухню, взял свиного сала и смешал его с яйцом; затем с этим снадобьем отправился опять в королевские покои, подкрался незаметно к маршалу Строцци, вымазал ему всю спину приготовленной им в кухне смесью и затем, повернув его к королю, сказал: “Государь, посмотрите, какие красивые золотые аксельбанты у маршала”. Король никак не мог удержаться от смеха, а маршал нисколько не рассердился, а только сказал: “Поди, Брюске, скажи моим людям, чтобы они мне принесли другой плащ, а этот возьми себе, так как, верно, тебе очень хотелось его приобрести и потому можешь его взять, но только даю тебе честное слово, что ты мне за это заплатишь”.
Несколько дней спустя, когда Брюске совершенно забыл об этом происшествии, как вдруг маршал Строцци явился к нему в почтовый дом, где бывал несколько раз и прежде и хорошо заметил ту комнату, в которой Брюске прятал свою серебряную посуду – у него было много серебра, частью подаренного, частью (выпрошенного); но этот маршал привел с собою искусного слесаря, которого он одел как принца и дал ему необходимые наставления. Придя к Брюске, он стал с ним прохаживаться по комнате и сделал незаметный знак мнимому принцу, чтобы показать ему, где находится заветная комната; затем маршала взял под руку Брюске и увел его гулять сначала в сад, потом отправился вместе с ним осматривать его конюшни. В это время мнимый принц и его свита обделали все, как следует: слесарь искусно отпер замок и также искусно запер его, так что этого никак нельзя было заметить; свита мнимого принца захватила о собою все серебро, а сам он пошел проститься с Брюске и даже отказался от его угощения. Несколько дней спустя Брюске явился к королю, когда тот только что встал; шут был мрачен и задумчив и пожаловался королю на маршала Строцци. Но последний, узнав о жалобе шута, стал над ним смеяться, говоря, что он так часто обманывал других, а теперь его самого обманули. Брюске был крайне раздражен такою выходкою маршала Строцци и, конечно, ему было не до смеха, тем более что по своей природе он был очень скуп. Тогда маршал Строцци отдал Брюске почти все, но удержал посуды только на пятьсот экю, а всей посуды было на две тысячи экю. Эти пятьсот экю были отданы слесарю и его товарищам. Брюске остался доволен тем, что получил три четверти своего имущества.
В другой раз маршал Строцци приехал к королю на прекрасном коне, покрытом дорогою попоною, вышитою серебром. Он не отдал бы этого коня за пятьсот экю. Маршал, доехав до подъезда дворца, сошел с коня и поручил его надзору своего лакея, на время своего визита к королю. Брюске только что вышел из Лувра и видел, как маршал сходил с лошади. Шут подошел к лакею, который стерег коня, и сказал ему, что маршал Строцци забыл один необходимый пакет дома и просил его, Брюске, привезти ему этот пакет и взять его лошадь, с тем только, чтобы он хорошенько смотрел за нею. Лакей не задумался ни на минуту отдать ему лошадь, так как он часто видел, как маршал разговаривал с Брюске. Между тем шут вскочил на лошадь и поехал прямо к себе домой, там он обрезал ей гриву и половину уха; затем он расседлал ее и снял с нее чепрак. Вскоре приехал на почтовый двор курьер, ему понадобилась почтовая лошадь, которая могла бы везти большой чемодан; тогда Брюске распоряжается, чтобы лошадь маршала оседлали бы почтовым седлом, на которое нагрузили тяжелый чемодан и погнали ее до Лонжюмо… Когда лошадь вернулась обратно, то Брюске отправил лошадь в таком виде к маршалу и приказал сказать сопровождавшему ее почтарю: “Мой господин посылает обратно вам вашу лошадь; она вполне годится для почты, я ее испробовал отсюда до Лонжюмо; она в три четверти часа проскакала туда и обратно; он спрашивает у вас, маршал, не продадите ли вы ее за пятьдесят экю, тогда он их вам пришлет”. Маршал Строцци, увидев, до какой степени обезображена его лошадь, послал сказать Брюске: “Отведи ее обратно к твоему господину, пусть он ее оставит у себя”.
Несколько дней спустя маршал Строцци вздумал отправиться к королю в Компьен на почтовых лошадях и послал сказать Брюске, чтобы тот прислал ему двадцать самых лучших лошадей, иначе он с ним рассорится. Маршал оставил для себя только семь лошадей и одну вьючную. Затем он дал несколько лошадей своим бедным солдатам, которым приходилось возвращаться пешком в свои полки, но почтарь этого не заметил, так как ему было сказано, что эти люди приедут после: две лошади маршал продал двум мельникам из Понтоменье для перевозки муки; эти последние лошади были куплены с большим удовольствием, так как за них спросили очень дешево. Несколько дней спустя эти лошади были пойманы почтарями на границе в то время, когда они перевозили муку. Этих лошадей задержали, и Брюске обратился с жалобою в суд; но заведенная тяжба обошлась шуту очень дорого, так что и сами лошади этого не стоили[50].
Что же касается других лошадей, на которых ехал сам маршал Строцци, то они довезли его до Компьена и были до такой степени измучены, что их там и оставили. Таким образом, Брюске пришлось очень дорого заплатить за обезображенную им лошадь маршала: но все эти шутки сопровождались только смехом и остротами».
«В другой раз, – рассказывает еще Брантом, который неутомимо рассказывает в своей книге о всех выходках своего любимого шута, – Брюске отправился к маршалу Строцци и стал просить последнего примириться с ним и не делать ему таких неприятностей, которые так дорого обходятся. Вследствие заключения такого условия Брюске пригласил маршала к себе обедать вместе с несколькими придворными и обещал их угостить на славу. Маршал согласился принять приглашение и в назначенный день приехал к Брюске вместе с несколькими придворными. Когда они приехали, шут радушно их встретил, у него была перекинута через плечо салфетка, точно он сам хотел исполнять обязанность метрдотеля. “Успокойтесь, господа, – сказал Брюске, – я сам принесу вам кушанье”. Действительно, он тотчас же его принес. Первым блюдом были пироги всевозможных величин – и большие, и средние, и маленькие, все они были прямо из печки, и от них пахло очень хорошо; видно было, что он не поскупился положить в эти пироги пряностей: тут была и корица, и даже мускат. Когда все гости сели за стол, то хозяин сказал им:
– Садитесь, господа, кушайте и постарайтесь поскорее истребить это кушанье, чтобы очистить вам место для других, которые я вам тотчас подам.
Однако Брюске, сказав это, надел шляпу, пристегнул шпагу и отправился в Лувр известить короля о своем пиршестве. Гости между тем принялись за принесенные пироги. Но что же оказалось? В одном была запечена лошадиная кожа, в другом уздечки, а то и копыта и т.д. Некоторые из гостей, не успевшие разглядеть, в чем заключается начинка, уже откусили пирога и стали его выплевывать. Конечно, они не ожидали такой выходки от Брюске и надеялись, что он сейчас подаст им хорошего мяса, но их ожидания были напрасны; никто не являлся; тогда они стали просить пить; им подали самого лучшего вина, гости выпили, развеселились и, казалось, забыли о выходке Брюске. Допив поданное вино, они потребовали еще; тогда слуги и почтари, которые также прислуживали за столом, объявили, что их господин приготовлял сам это вино и приказал сказать, чтобы гости сказали, который из этих сортов они находят самым лучшим, такой им и подадут. Приглашенные много смеялись, говорили, но прошло уже несколько времени, а Брюске все не было; тогда они спросили у слуг, куда девался их господин? На это им отвечали, что король прислал за их господином и он поспешно отправился во дворец. Тогда гости спросили, не подадут ли им еще какого-либо угощения, и получили отрицательный ответ. Гости встали из-за стола и отправились в кухню. Там они не нашли никого, печь была совершенно холодная, и вся посуда на месте. Тогда эти господа порешили уйти, взялись за свои шляпы и шпаги и хотели пойти поискать, где можно было бы пообедать; они чувствовали сильный голод, потому что уже было далеко за полдень.
Я еще забыл сказать, что когда Брюске подавал на стол свои знаменитые пироги, то он вошел в столовую в сопровождении своих почтарей; их было числом до тридцати человек, и все они трубили в рожки, точно приехали на почтовую станцию перекладывать лошадей. Затем, когда он пригласил маршала к столу, то сказал, что будет угощать его тем, что у него найдется в доме, и тут он стал насмехаться над теми, которые, давая обеды, бегают по соседям занимать не только посуду, но далее и деньги.
Маршал Строцци никогда не любил оставаться в долгу у шута, он всегда мстил ему за все его шутки и выходки, и на этот раз он отплатил ему за обман».
«Маршал, – продолжает Брантом, – всегда смеялся над обманами Брюске, но в то же время он придумывал какой-нибудь план, чтобы не остаться в долгу у шута; несколько времени спустя после знаменитого обеда маршал приказал увести у Брюске его любимого лошака, что было очень легко сделать, так как это животное водили на водопой привязанным к хвосту других почтовых лошадей. Когда лошака привели к маршалу, он приказал его заколоть, снять с него шкуру и мясо употребить частью для начинки пирога, а частью поджарить. Затем маршал пригласил Брюске к себе обедать, уверив, что он его не обманет, а угостит как следует. Брюске отправился на обед к маршалу и с большим аппетитом поел и пирога, и жаркого; у шута был всегда хороший аппетит, а в то время он чувствовал голод и наелся досыта. После обеда маршал спросил у своего гостя: