– Не может быть!
– Да он не отдаст этой бочки и за двести тысяч франков.
Видя удивление короля, Саммерс объяснил ему, в чем было дело.
Уилл Саммерс вместе с Пучем спустились в погреб кардинала и нашли там несколько пустых винных бочек, а одна из них показалась им крайне тяжелою, тогда они пробуравили ее сбоку и увидели, что она была битком набита червонцами.
Генрих VIII, крайне алчный до денег, тотчас же приказал сделать осмотр кардинальского погреба и бочку с золотом взял себе. Кардинал никак не мог утешиться и забыть такой утраты, и как говорят, это и было впоследствии одной из причин его опалы, которая и сократила его дни.
Уилл Саммерс был вообще человек неглупый и с добрым сердцем. Он никогда не пользовался своим сильным нравственным влиянием на короля для личных выгод. Он осыпал сарказмами и насмешками только гордых, корыстолюбивых и развращенных придворных. Что особенно делает честь Уиллу Саммерсу, так это его неутомимое ходатайство у короля о помиловании своего прежнего господина Ричарда Фермора. Но шуту удалось добиться этого помилования незадолго до смерти Генриха VIII.
Германские императоры и принцы также содержали шутов при своих дворах. Этот обычай, если верить словам Вольтера, продолжался в Германии долее, чем в других государствах.
В числе тех, которые имели при себе постоянных шутов, необходимо упомянуть императора Фридриха III, прапрадеда Карла V. Этот император умер в 1493 году от расстройства желудка, а между тем он всю свою жизнь устраивал общества умеренности, в которых всегда председательствовал сам. В 1452 году, во время пребывания императора в Венеции, его шут бросил на пол и разбил целую полку очень ценного хрусталя. Фридрих заметил на это, засмеявшись, что если бы на полке вместо хрусталя было серебро или золото и также разбилось бы в дребезги, то можно было пользоваться и этими обломками, тогда как хрусталь никуда более не годится и его следует выбросить.
Иногда случалось, что и сами императоры, и принцы Священной Римской империи германской нации брались за роли шутов и поражали всех своими выходками и остроумием. К таким императорам принадлежал Максимилиан I, сын Фридриха III; кроме того, упомянутый император был очень беден и всегда нуждался в деньгах; у него, как говорят, не было даже на смену второй пары верхнего платья. Итальянцы называли его
Небольшие дворы в Германии, как светских, так и духовных правителей, формировались по образцу императорского двора, стараясь с ним сравняться. Конечно, и при этих дворах были шуты. Лафонтен совершенно справедливо сказал:
«У каждого принца есть свои посланники. Каждый маркиз хочет иметь пажей». Если бы Лафонтен жил в Гейдельберге, вместо того чтобы жить в отеле госпожи де ла Саблер, то он, вероятно, ничего не изменил бы в этом двустишии. Курфюсты, графы Палатинские, отличались также вкусом и любили блеск и великолепие; они хотели сделать из Гейдельберга немецкий Версаль и держали также шутов. Из них особенно был известен Перкео, шут курфюста Карла Филиппа; ему поставлена статуя, грубо вырезанная из дерева; эта статуя помещена против знаменитой Гейдельбергской винной бочки, которая содержала в себе 140 000 литров вина. Место для памятника Перкео выбрано очень удачно, так как шут не ложился спать, прежде чем не выпивал от 18 до 20 литров вина.
Шуты процветали также и в Италии, как и в Германии, особенно в период Возрождения. Шуты были не только у светских государей, у принцев и у знати, но и у пап и у кардиналов[78]. Духовные лица выбирали себе шутов из среды бедных или расстриженных монахов. Папа Лев X любил также окружать себя тутами, удаляясь из Рима на отдых в свою великолепную виллу Мальяна, находившуюся в нескольких лье от Рима. Тут он любил отдыхать от тяжелых трудов управления своею областью. После соколиной охоты близ Витерба или после рыбной ловли в озере Больсена папа любил беседовать со своими шутами и даже часто сажал их с собою за стол; тут Лев X, несмотря на свой ум и на свой тонкий вкус ко всему изящному, любовался чудовищным аппетитом своих шутов и с удовольствием слушал их грубые шутки. Один из таких шутов находился даже при смертном одре папы. В конце ноября 1521 года Лев X простудился в Мальяне[79] и уехал в Рим. Он умер 1 декабря в восемь часов вечера, не успев приобщиться св. Тайн. В эту минуту при нем находился только Марьяно, один из шутов-монахов, который все повторял: «Святой отец, святой отец! Молите Бога, чтобы Он отпустил вам ваши грехи!»
В Африке еще до сих пор существуют шуты, как при дворах крупных, так и мелких негритянских князей. Португальский майор Серпа Пинто, который в 1877 году проехал весь африканский материк от запада к востоку, рассказывает, что в Биге, негритянском государстве, отстоящем на далеком расстоянии от берега Атлантического океана, у «сόва, или их государя, есть шут». «Шут, – рассказывает майор Серпа Пинто, – составляет необходимую принадлежность двора всякого сόва и далее всех секуло, или благородных, которые пользуются богатством или властью. Шут должен смотреть за тем, чтобы дверь в жилище сова содержалась в чистоте, а также чтобы и вокруг его дома было все чисто».
Конечно, и африканские шуты исчезнут совершенно, лишь только в эту страну проникнет цивилизация, как исчезли шуты и при европейских дворах.
Народные и городские шуты. Общества шутов
Народные шуты в древности. – Терсит. – Ателланы. – Маккус. – Саннио. – Их последователи в Англии, Италии, Германии и Голландии. – Пульчинелла. – Панч. – Гансвурст.
Все человечество наделено счастливым даром смеха. Не только знатные мира сего ищут развлечений и веселья, чтобы несколько отдохнуть от мирских забот, но и толпа ищет также развлечений, чтобы хотя бы на время забыть ту суровую, полную лишений жизнь, которую ей приходилось вести. Следовательно, были и народные шуты, которые появлялись на площадях, одинаково как придворные шуты во дворцах и домашние у знати, в их замках. Эта категория шутов несколько напоминает комические театры, но все же эти люди представляли такие особенности, что мы считаем необходимым упомянуть о них в нашей книге «Шутов», не выходя из рамок нашего сюжета.
Первым из народных шутов был Терсит, этот воин, о котором Гомер упоминает в своей «Илиаде» и так карикатурно очерчивает его портрет во II песне, стих 217: «Это самый гнусный из воинов, какие только были у Илиона; глаза у него косые, ноги хромые, вся спина и грудь у него в горбах; голова у него длинная и остроконечная, едва покрыта реденькими волосами». Его ссоры с греческими вождями приобрели известность, а в особенности с Улиссом, или с Одиссеем. Вот что рассказывается об этом в «Илиаде» (песнь II, ст. 212): «Все уселись и не вставали более со своих мест. Один только Терсит извергал проклятия. Он не был красноречив; но спорил с царями и возбуждал в греках только смех». Он оскорбил Агамемнона, царя царей, и стал его упрекать в том, что тот подорвал спасение греков своими ссорами с Ахиллесом из-за прекрасной Брисеиды[80]: «Какой новый предмет твоей алчности? Чего тебе недостает? О, какой стыд! Тот, который предводительствует греками, ведет их к погибели! О, презренные! О гнусное племя! Вы не более как бабы, потому что не стоите названия мужчин! Вернемся в наши жилища на наших кораблях. Оставим этого царя у стен Илиона собирать сокровища. Он теперь узнает, что мы, которые ему помогали, уйдем от него, и тогда сумеет ли он обойтись без нас; он не побоялся оскорбить более доблестного героя, чем он сам, похитив у него силою награду за его подвиги!..»
Но Улисс, в свою очередь, не пропустил случая напасть на Терсита: «Дерзновенный Терсит с крикливым голосом, перестань спорить с царями. Не думаю, что какой-либо из смертных был гнуснее тебя из тех, которые пришли с Атридами под стены Илиона. Откажись в присутствии царей от твоих пустых слов, от нанесенных тобою оскорблений и от твоих гнусных желаний вернуться обратно. Каким образом решаешься ты наносить оскорбления Агамемнону, жрецу народов? Потому что сыны Даная дали ему несметные сокровища, то ты преследуешь его своими завистливыми словами. Но, повторяю тебе, и я исполню свою угрозу, если еще раз услышу от тебя такую дерзость, какую слышал теперь; пусть моя голова скатится с моих плеч, пусть я не буду более отцом Телемаха, если не сорву с тебя твоей одежды, твоего плаща, твоей туники, словом, все до последней нитки, и не прогоню тебя, осыпая жестокими ударами; а ты будешь испускать пронзительные крики от ужасной боли».
При этих словах Улисс наносит ему удар своим скипетром. Терсит сгибается, и на его глазах показываются слезы. На тех местах тела, по которым Улисс бил несчастного, показалась кровяная опухоль. Он опустил глаза от боли и вытирал слезы. Греки, несмотря на все их заботы, разражаются громким смехом и говорят между собою: