5

Я вот думаю, что было бы с человеком двадцать первого века, если бы сразу и без огнестрельного оружия оказался в Лухтате? Такой себе офисный хомячок, начитавшийся романов о попаданцах и мечтающий попасть в прошлое. В лучшем случае его бы тут же закололи пастухи. Меньше бы мучился. В худшем случае скрутили бы и продали в рабство. Его умение считать, писать и пользоваться электробытовыми приборами здесь никому не нужны, а никакой нормальной, по местным меркам, профессией не владеет. Занимался бы каким-нибудь примитивным физическим трудом, стремительно тупея. Хотя, как знать. В таких ситуациях начинаешь думать очень продуктивно. Ничто так не улучшает сообразительность, как желание избавиться от тяжелого физического труда. Лодыри — движитель прогресса.

Не знаю, почему меня не прирезали по-тихому в первую же ночь. Я помнил по Средневековью, что одинокий путник-чужестранец — законная добыча любого, кто осмелится напасть. Может быть, сработал закон гостеприимства, хотя я не уверен, что у халафов есть такой. Вероятнее всего, спасло меня их любопытство: впервые увидели человека с такой светлой кожей и волосами, одетого так удивительно и захотели узнать, кто он и откуда. Я объяснил, что являюсь младшим сыном правителя Гипербореи, во что поверили сразу, что отправился в путешествие, чтобы посмотреть другие страны, поучиться уму-разуму, во что поверили с трудом, потому что в дальний путь сейчас отправляются или торговать, или воевать. На торговца я не был похож, но поскольку моя свита погибла во время шторма, опасности халафам не представлял. Да и вел себя прилично, если и нарушал какие-то местные запреты, то по мелочи. Может быть, во время посещения храма вел себя не так, как положено, но ведь я чужестранец.

Я не собирался заходить в него. Заметил, что после каждого посещения ритуальных помещений меня словно бы наказывают за измену атеизму. Обычно случалось что-нибудь неприятное и необязательное. Если заходил в силу обстоятельств, то наказания были легкими, а вот если лез из любопытства, то доставалось сильнее. Внутрь меня пригласил Ассис, жрец храма. Это был мужчина лет сорока. Голова выбрита наголо и прикрыта желтовато-белой фетровой шапочкой, похожей на тюбетейку, и лицо тоже выбрито, в отличие от остального мужского населения Лухтата, бородатого и лохматого. Поэтому, видимо, на мое выбритое лицо сперва посматривали с удивлением, потому что местным жрецам пользоваться оружием, а местным воинам брить лицо не положено по уставу. Носил Ассис рубаху, как женщины, с той лишь разницей, что его была из льняной ткани синего цвета и без рукавов. Я позже поинтересовался у Апахнана, не педик ли жрец, чем, видимо, и нарушил местное правило, когда все знают о чем-то, но никогда не говорят. И это при том, что, как я заметил, гомосексуализм здесь не считался пороком среди неженатых мужчин. Тренируются друг на друге.

Местным божеством была примитивная глиняная статуя толстой женщина с непропорционально большими сиськами и короткими ножками. Она вроде бы жена быка и заодно правителя этой страны. Или правитель — ее сын от быка. Точно не понял, но что-то такое, зоофильное. Находилась богиня в нише, начинавшейся на высоте метра два от глиняного пола, чтобы смертные смотрели снизу вверх и проникались ее величием. Сразу под нишей висел глиняный светильник, наполненный каким-то густым нефтепродуктом, наполнявшим помещение специфическим, «моторным» запахом, возвращавшим меня в двадцать первый век. Красноватые блики бегали по статуе, оживляя ее, что ли. Богиню звали Унана. Кто-то уже принес ей полную деревянную чашу фиников, поставив на низкий деревянный помост, который был под нишей. Поскольку монета, оставленная мною пастухам, произвела у аборигенов фурор, я показал другой однопенсовик жрецу: могу пожертвовать богине? Ассис позволил кивком. Я положил монету рядом с чашей, заодно как бы поклонившись Унане, что, войдя в храм, сделали все остальные. Жрец показал жестами, что своим поступком я завоевал уважение богини. Я помнил, что люди с нетрадиционной сексуальной ориентацией склонны и к двуличью, поэтому отнесся к его словам, как к дани вежливости.

По другую сторону от храма жил, как бы сказали в будущем, мэр города с приятным для русского уха именем Апопи. Он, как и военный комендант Апахнан, ставленник правителя Тиднума, имя которого из двенадцати слогов, причем две пары повторяются, и я пока постоянно путаю, какие именно да и сами пары. Кстати, в халафском языке много слов с повторяющимися слогами. Вроде бы такие легче запоминать, но только не мне.

Местные жители вставали и ложились с курами. День начинался с завтрака. Первыми ели мужчины. Обычно это было печеное мясо или рыба с пшеном или сорго, приготовленные вечером, и что-нибудь кисломолочное с пресной лепешкой. Мясо чаще было птичье. Аборигены ловили много птиц силками да и кур разводили в большом количестве. Иногда охотники добывали антилопу, газель или онагра — дикого осла. Луки у халафов простые, слабые в сравнение с моим, поэтому крупная добыча попадалась редко. Добытое готовили и съедали в тот же день, разделив с родственниками и друзьями, потому что к следующему утру протухало. По определенным дням, которые указывал жрец, резали домашний скот: свиней, коз, баранов, бычков. Последних, правда, только по праздникам, который случались редко. Основным питьем, кроме, конечно, молока, коровьего, козьего, овечьего и ослиного, была брага, приготовленная из фиников. Мужчины употребляли ее целый день, а женщины только во время ужина. Пищу брали правой рукой из общего деревянного блюда. Ни вилок, ни ложок у них нет. Как и в будущем, туалетную бумагу в этих краях заменяет вода, а подмывание производится левой рукой, которая поэтому считается грязной, ей нельзя что-либо давать другому человеку. Кстати, по этому поводу вспоминал с улыбкой натюрморты художников-европейцев, на которых рядом с бронзовой чашей с азиатскими фруктами стоял бронзовый кумган — узкогорлый кувшин для подмывания. Смотрится он красиво, особенно, если не знаешь, для чего предназначен. Или это было зашифрованное послание Минздрава «Не ешьте незрелые фрукты». Забивший бычка или свинью отдавал часть мяса в храм, а остальное тут же реализовал среди поселенцев. Денежная система, в привычном мне смысле, отсутствовала. Сплошной бартер. Основными предметами обмена были пища, ткани и мирра и ладан. Пожалуй, благовония выполняли роль денег, потому что чаще остальных товаров участвовали в обмене. К тому же, их и льняную ткань откладывала до прибытия купцов, чтобы обменять на чужеземные вещи.

После завтрака мужчины отправлялись на работу. Кто-то пахал и сеял, кто-то ловил рыбу, кто-то — жемчуг, кто-то пас скот, кто-то охотился в горах, кто-то собирал «молоко деревьев», кто-то изготовлял предметы обихода, кто-то охранял поселение и следил за порядком в нем. Женщины, кроме тех дней, когда не хватало рабочих рук на полях, занимались изготовлением тканей и пошивом одежды. Каждая семья, за редким исключением, одевала себя сама. Ткани были шерстяные, из овечьей и козьей шерсти, и льняные. Последние носили только жрецы и очень состоятельные люди, которых в поселение было всего несколько семей, и те одевали лен только на праздники. Кстати, тогда же нацепляли и всяческие украшение, в основном бронзовые, но видел и серебряные и золотые, а женщины подкрашивались в меру способностей и возможностей, так что зря я на них грешил в первый день. В общем, жизнь у них простая, спокойная, размеренная, однообразная и здоровая. При таком образе жизни сразу понимаешь, как много человеку не надо для счастья.

Нарушали этот покой купцы, которые приплывали сюда несколько раз в год, в основном осенью, после сбора урожая. Забирали в первую очередь благовония, жемчуг и льняную ткань, а заодно выделанные шкуры, керамическую посуду темно-красного цвета с черным орнаментом, брусья и доски разной толщины и длины, излишки собранного ячменя, пшеницы, сорго, проса. Взамен оставляли бронзовую посуду, кинжалы, ножи, наконечники для копий и стрел, топоры, мотыги и рабов. Последних, правда, брали мало, в основном для ловли жемчуга, где расход рабочей силы высок, благодаря акулам. Нигде раньше я не встречал так много людей с откусанными конечностями.

Лухтат не производил впечатление города моей мечты, поэтому я решил отправиться дальше. Сперва думал посетить столицу государства Тиднум. Может, там жизнь поинтереснее, и мои способности будут более востребованы? Затем, расспрашивая Апахнана о купцах, услышал, что самые богатые приплывают из города Ур, расположенного в стране Калам, где проживает народ унсангига, что переводится, как черноголовые. Про страну Калам я ничего не знал, а вот про город Ур учил в школе и помнил, что он был столицей царства Шумер. Я даже имел шанс побывать на развалинах этого города.

В начале двадцать первого века, незадолго перед вторжением американцев, которым срочно потребовалась халявная нефть, я успел побывать в самом крупном иракском порту Басра. Привезли туда трубы для нефтепроводов, а грузиться должны были мочевиной. Название вещество получило потому, что впервые было синтезировано из человеческой мочи. Видимо, у химика кончились деньги на реактивы, решил использовать то, что бесплатно и всегда есть под рукой в большом количестве. Или над рукой? Неважно. Это мелкие белые шарики без запаха, которые используют много для чего, но в первую очередь, как азотные удобрения. Иракские грузчики работали неторопливо, были время и возможность поглядеть на местные достопримечательности. Из Басры до Багдада далековато, километров пятьсот, поэтому я спросил агента, куда можно было бы съездить на экскурсию в течение дня? Он посоветовал на развалины города Ур, одну из столиц Шумерского царства, и предложил услуги своего родственника с машиной, заломив триста долларов. Так понимаю, двести пятьдесят забрал бы себе, а остальное отдал бы родственнику. Я попробовал объяснить агенту, что платить будет не судовладелец, а я знаю, как дешев в Ираке человеческий труд, а бензин и вовсе дешевле бутилированной воды. Подействовало — скинул аж пятьдесят долларов, от сердца оторвал. После моего категоричного отказа сбавил до двухсот и, в конце концов, ушел сильно расстроенный. Арабы не понимают или, скорее, не хотят смириться, что кто-то не умеет и не хочет торговаться. Они считают, что надо биться до последнего, отстаивать свою цену, сделав день и себе, и продавцу. Иначе, зачем мы живем?!

Вот я и решил дождаться купцов из Ура и наведаться туда. Говорят, что город этот очень большой, даже больше, чем Тиднум. Не знаю, сколько будет стоить переезд в Ур сейчас, но думаю, что дешевле, чем мне предлагали в двадцать первом веке. У меня еще много монет. Халафы и их соседи, ближние и дальние, еще не достигли такого высокого уровня чеканки, поэтому делают из американских медно-никелевых центов украшения — приваривают ушко и цепляют за него к головному убору или повязке, чтобы монета лежала на лбу. Первая монета оказалась у местного богача, занимавшегося ловлей жемчуга, который выкупил ее у пастухов, вторую носит жрец Ассис, прицепив к своей фетровой шапочке, и еще две — Лувава и Бунене, которых я отблагодарил за гостеприимство. И это я еще не показывал никому серебряные и золотые монеты!

К тому же, есть много желающих приобрести мою одежду. В первые дни всё женское население поселка и часть мужского побывали в доме Апахнана, когда меня там не было, чтобы посмотреть и потрогать мои китель и штаны. Было жарко, и я ходил в трусах и рубашке. Такой хорошо изготовленной шерстяной ткани они раньше не видели, а шелковые вещи и вовсе были в диковинку. Большей диковинкой будет только, если в двадцать первом веке археологи найдут в отложениях черт знает какого века до нашей эры недотлевшие остатки этих тканей и рядом американские монеты времен Гражданской войны!

6

Под утро был плотный туман, и сейчас на листьях деревьев досыхают капли росы. Впечатление такое, будто ночью прошел дождь. Воздух насыщен влагой, из-за чего сильно потеешь. Кажется, что находишься в тропическом лесу. Вот только растительность здесь пожиже и много мест, свободных от деревьев и даже кустов. Поляны эти заросли высокой травой, часть которой успела пожелтеть, хотя самый жаркий сезон еще не наступил. Если я оказался в новой эпохе, как обычно, в начале апреля, то сейчас середина мая.

Я не знаю, как называется животное, на которое сейчас охочусь. Халафы считают его родственником осла, но больше похоже на тарпана, хотя масть гнедая, а не мышиная. Наверное, местная разновидность дикой лошади. Ее, как и осла, приручив, используют, в роли вьючного животного и запрягают в легкие повозки. Дикая лошадь крупнее местных ослов, но меньше тарпанов. Я бы сказал, что она размером с тех крупных ослов, что я встречал в Испании и на юге Франции в Средние века. У нее белые брюхо, нижняя часть шеи и передняя часть морды. На спине по хребту черная полоса, которая как бы продолжение черной гривы. Есть еще черные горизонтальные полоски на голенях. Уши короче ослиных, но длиннее лошадиных. Пасутся табуном. Этот состоял из самца, восьми самок и шести детенышей. Вели себя пугливо, постоянно вскидывали головы и прислушивались и принюхивались. Я подкрадываюсь к ним против ветра, поэтому пока не учуяли.