15

Я стою на верхней площадке угловой башни, самой верхней по течению реки. Рядом со мной Мескиагнунна, младший сын энси. То ли этого ботаника приставили ко мне, чтобы учился воевать, то ли меня к нему, чтобы не дал убить. Позади нас три воина — вышедший в отставку профессионал и два ополченца из горожан, которые распределены на эту башню. Она вряд ли будет на острие вражеского удара, поэтому сюда назначили не самых лучших. На сторожевых ходах по обе стороны башни стоят горожане, в основном детвора. Мы с сыном энси пришли сюда, чтобы понаблюдать за врагами. Основные силы врага прибыли вчера вечером и обложили город с трех сторон, оставив свободной приречную. Что ж, мне будет, куда отступать, если что-то пойдет не так. В спасательном жилете я переплыву Евфрат даже в доспехах и со всеми вещами, которых у меня стало заметно больше. Метрах в двухстах от башни выгружают из больших речных плоскодонок длинные деревянные лестницы и еще что-то в корзинах, наверное, продукты питания. Лестницы не привычные мне из двух жердей, соединенных перекладинами-ступеньками, а из половины ствола дерева. Бревно нужной длины раскалывают напополам, получая две основы, в которых на плоской стороне делают выемки и вставляют и прибивают двумя-тремя деревянными нагелями ступеньки так, чтобы возвышались сантиметров на пять и торчали с каждого бока сантиметров на десять. Обратные стороны половинок счесывают, насколько возможно, чтобы облегчить лестницу. Такая лестница тяжелее, нести ее не так удобно и забираться по ней сложнее, зато изготовить легче. Руководит выгрузкой грузный высокий мужчина лет тридцати пяти. Он стоит на месте, спиной в пол-оборота к нам, вертит только массивной головой, покрытой густой копной черных курчавых волос. У него длинная черная борода, заплетенная в косички, завязанные разноцветными ленточками. Что-то похожее я видел у какого-то американского репера-негра. Когда нет голоса и слуха, приходится брать прикольным имиджем. Впрочем, у вражеского командира голос был соответствующий должности. И кулаки большие и, видать, тяжелые, потому что солдаты стараются обходить его подальше. Он без доспехов, только в длинном красном набедреннике, намотанном через спину, и не следит за обстановкой, потому что уверен, что находится на безопасном расстоянии. Подчиненные тоже не сомневаются в этом и даже изредка не глядят в нашу сторону, больше на командира, который, как догадываюсь, потому что много незнакомых слов, материт их.

Поскольку толковых руководителей надо уничтожать в первую очередь, я достал из колчана легкую стрелу с зазубренным костяным наконечником. Дважды несильно натягиваю тетиву с положенной на нее стрелой, разминая руки, после чего резко отвожу почти до уха и отпускаю. Стрела летит с тихим свистом-шуршанием сначала под острым углом вверх, а потом вниз. На подъеме она теряет немного скорость, но при снижении почти всё наверстывает, поэтому легко пробивает смуглую, загорелую почти до черноты кожу в районе поясницы, влезает в тело почти по оперение. Вражеский командир выгибается вперед и взвывает от боли и/или удивления, потом выдергивает спереди из-за пояса конец набедренной повязки. Я догадываюсь, что он там такое интересное увидел — окровавленный наконечник стрелы. Теперь зазубренный наконечник можно обломать и вытащить стрелу. Если бы он был внутри тела, пришлось бы извлекать вместе с кусками кишок. Впрочем, это уже не важно. Вражеский командир еще стоит на ногах, ругается, грозит кулаком в нашу сторону, но он уже мертв. Не знаю, насколько крепок его организм, на сколько часов или дней хватит. Чем крепче, тем дольше раненый будет мучиться. Раны в живот не лечатся без антибиотиков, которые еще не изобрели. Для командира наверняка найдется опий, который поможет уйти в иной мир в радужном полусне. Шумеры выращивают мак, называя его «гил хул» — веселое растение, и собирают сок коробочек, используя его, как болеутоляющее и снотворное. Ширяться и курить пока не научились.

Мескиагнунна и три воина, наблюдавшие за мной, в один голос ахают. Выстрелить из лука так далеко и так точно для них — что-то фантастическое. Еще пара таких выстрелов — и окажусь в пантеоне шумерских богов низшего уровня.

Вражеские солдаты оценили мой выстрел по-другому. Где стояли, там и побросали то, что несли, и ломанулись вдоль берега реки вверх по ее течению. Только трое кинулись к командиру и помогли ему переместиться за корпус плоскодонки. Пару шагов он сделал сам, а потом повис на их руках. Подчиненные с трудом затянули волоком его тяжелое, грузное и обмякшее тело за судно. Я не стал по ним стрелять, хотя цели были легкие. Во-первых, уважаю смелых и преданных; во-вторых, приберегу стрелы для командиров. Хотя после такого выстрела, если потребую, стрелы для меня будет делать весь город.

16

Небо затянули дождевые тучи. Не те, черные и мрачные, ползущие так низко над землей, что кажется, что зацепят ее брюхом, которые приносят на эту иссохшую землю под вспышки ярких ветвистых молний и мощный гром непродолжительные, но проливные дожди, а темно-серенькие, высокие, несерьезные. Надеюсь, если окажутся все-таки серьезными, лить из них будет не обильно и не долго. Тетива моего лука натерта воском, но, если дождь будет сильным, напитается водой и ослабнет, а у нее сейчас будет много дел. Вражеские солдаты, прикрываясь щитами, торопливо шагают к стенам Ура. Обладатели больших щитов идут перед теми, кто несет корзины с землей, охапки тростника, лестницы, прикрывают их. Бросок начали метров с трехсот пятидесяти от городских стен. До начала атаки приближаться ближе опасались. Я отучил, завалив шесть вражеских командиров.

Самым ценным оказался первый — Мебарагеси, который был три в одном: энси, лугаль и эн (верховный жрец) Киша. Бедолага промучился почти сутки. Его закопали вчера в круглой могиле на местном кладбище, насыпав над ней высокий холм. Похороненных, даже врагов, тревожить не принято, иначе, как на полном серьезе верили шумеры, могут отправить вместо себя в царство мертвых. Вечером помянули, зарезав и приготовив на вертелах огромное количество захваченного скота. Из-за этого штурм был отложен на сутки, до сегодняшнего утра.

Я стою на верхней площадке башни у самых западных городских ворот, от которых идет дорога к Муру — третьему по значимости городу царства, смотрю на идущих к городским стенам вражеских солдат. Шаг их легок и нетороплив. Сперва им придется завалить ров, наполненный водой. Он шириной метров пять и мелковат, от силы метра полтора, несмотря на то, что, узнав о приближении вражеских армий, его почистили. Река Евфрат несет много ила, который, наверное, в силу медленного течения во рву, быстро заполняет его. Затем врагу приставят к стенам лестницы и, подняв над головой щиты, полезут наверх. В этот момент они будут в самом уязвимом положении для стрелков, расположенных на башнях справа и слева от них, в том числе и для меня.

Первая атака — самая важная. Нападающие переоценивают себя, а защитники робеют перед превосходящими силами. С каждой следующей атакой обе стороны будут утверждаться в обратном. Слева и справа от меня стоят по опытному воину. В первую очередь они должны защищать меня, прикрывать щитами от стрел лучников и камней пращников и вступать в рукопашную, если придется. На другой стороне площадки находятся три лучника, которые будут отбивать атаку на городские ворота. То есть, я один стою их троих, несмотря на то, что стрелять им придется всего метров на двадцать-тридцать, и дальнобойность моего лука перестает быть важным преимуществом.

Добравшись до рва, штурмующие останавливаются. В воду полетели большие охапки тростника, перевязанные им же, и земля из корзин. Сперва старания не были заметны, но постепенно в нескольких местах из воды начали подниматься островки. Какой-то торопыга шагнул на один из островков — и провалился по пояс. Соратники протянули ему копье, чтобы помочь выбраться, а он им свое. Щит закинул за спину, не догадываясь, что для моего лука на малой дистанции это не преграда. Стрела пробила кожу щита и наполовину влезла в тело между лопатками. Судя по тому, как сразу опустились обе руки, попала в позвоночник. Вражеский солдат рухнул вперед на стенку рва и медленно сполз по ней в мутную воду, собравшуюся над притопленным им тростником. Остальные отпрянули, попрятались за обладателями больших и крепких щитов. Они еще не знают, что тяжелой стрелой с близкого расстояния я могу и такой щит продырявить. Может, не насквозь, но держащего щит раню, а при удачном попадании и убью.

Мне не до них. Чуть дальше ров засыпали быстрее и перебрались к стене. Несколько человек поднимают длинную лестницу, связанную из двух коротких. Увлеченные делом, по сторонам не смотрят. Я поражаю двух ближних, после чего лестница заваливается в мою сторону. Поднимать ее не спешат, прячутся за щитами. Я отыскиваю следующего невнимательного штурмовика, потом еще одного и еще…

Засунув руку в колчан за следующей стрелой, обнаруживаю, что он пуст. Тридцать стрел улетели за несколько минут. Один из моих телохранителей подает полный колчан. Кроме этого еще три стоят под зубцом. Я освобождаюсь от пустого колчана, беру полный. На вверенную мне куртину больше никто не лезет, и я перехожу на другую сторону площадки.

Здесь никого нет. Точнее, один из лучников пропал, второй лежит мертвый, а третий сидит на заднице в углу площадки и размазывает кровь, текущую из разбитой щеки. Угадали ему здорово: через рассеченную плоть проглядывает сломанная, белая кость. Наверное, камнем. Я занимаю место раненого лучника и нахожу трех пращников, которые стоят по ту сторону рва. Они увлеченно раскручивают пращи, уверенные, что у защитников города цели поважнее. Убиваю всех троих, после чего переключаюсь на тех, что бьют толстым бревном с черным, обожженным концом по городским воротам. Их защищают сверху толстые длинные щиты, которые держат по два человека. Воины Ура швыряют на эти щиты комки глины, смешанной с битумом и затвердевшей до состояния мягкого камня, но безуспешно. Впрочем, и таран пока не нанес воротам вреда. Тех, кто бьет им, я не вижу, а вот у держащих щиты ноги не прикрыты. Я вгоняю двоим по стреле в район колена. Такие раны очень болезненны. Два щита падают одним краем на землю вместе с ранеными, открыв тех, кто в середине. Их восьмеро. Держат бревно руками по четыре человека с каждой стороны. Этих расстреливаю в спины. Сперва четырех ближних, потом убегающих дальних, а в заключение тех, кто побросал у ворот длинные щиты. Они все остаются по эту сторону рва. Один катается по земле, истошно вопя. Из его спины, запачканной смесью крови и пыли, торчит обломленная во время перекатываний стрела.

— Возьмите все колчаны со стрелами! — приказываю своим телохранителям и быстро иду на башню по ту сторону ворот.

На ней дела идут нормально. Один лучник перетягивает запасной тетивой свою правую руку выше локтя, в которую, видимо, попала стрела, окровавленные обломки которой валяются рядом с ним, а пятеро остальных стреляют по врагам, взбирающимся по лестницам на куртину. Наверху напротив лестниц стоят готовые к бою копейщики, встречают тех, кому не досталось стрелы.

Я быстро шагаю к следующей башне, где идет бой. Два вражеских солдата, один за другим, пробираются между зубцами куртины, спрыгивают на сторожевой ход и, перескакивая через лежащие на нем трупы, бегут к этой башне. Когда они поворачиваются ко мне боком и начинают подниматься по каменной лестнице в три ступени на верхнюю площадку башни, я заваливаю обоих. После чего поднимаюсь на площадку, где стоит урский лучник с кинжалом в правой руке. Левой рукой он зажимает рану в груди, из которой обильно хлещет кровь, оставляя на мускулистом животе широкую темно-красную полосу. Увидев меня, сразу расслабляется, опускает кинжал и прислоняется спиной к зубцу.

— Перевяжи, — приказываю я идущему за мной телохранителю, а сам становлюсь на позицию на дальней боковой стороне площадки.

На сторожевом ходу возле башни лежат десятка два трупов, как защитников, так и нападающих. Чуть дальше замечаю вражеского солдата, который поднялся по лестнице, встал между зубцами и отбивается кинжалом и щитом от копья ополченца, молодого парня, оставшегося в одиночестве, который, лишившись щита, держит древко двумя руками. Я вгоняю стрелу в шею врагу. Он опускает кинжал и щит и медленно поворачивается в мою сторону всем телом. Вертеть головой ему, по-видимому, больно. Оторопевший ополченец не сразу понимает, что случилось, а затем резким движением вгоняет врагу копье под ребра и сталкивает вниз. Убитый падает на лезшего за ним, вдвоем они сбивают следующего, и только самый нижний успевает соскочить с лестницы в сторону. Там и настигает его моя стрела.

Три стрелы находят цели на второй лестнице, оголив ее, и еще две — на самой дальней. Этого хватает, чтобы скопившиеся под стеной враги, около сотни, развернулись и побежали ко рву и дальше. Четверо из них получат по стреле в спину и так и не доберутся до своего лагеря.