Большой цирк был и остается крупнейшей ареной в истории проведения массовых мероприятий. Размеры его ипподрома (600 м в длину и 200 м в ширину) побили все рекорды, и не только античные. По сообщению историка Плиния Старшего, вместимость цирка могла достигать 250 000 мест («Естественная история». XXVI, 102). Даже если это число значительно завышено, ни один современный стадион все равно не выдерживает сравнения с римским гигантом.
В Большом цирке, предназначавшемся в первую очередь для гонок на колесницах, было наверняка чудовищно шумно. Приблизительное представление о тогдашней обстановке можно получить, побывав на футбольном матче. Рев переполненных трибун, крики фанатов, поддерживающих своего фаворита, к тому же звуки с ипподрома – щелканье кнута, стук колес, топот десятков копыт. Нередко можно было услышать грохот столкновения и падения колесниц, крики и стоны пострадавших возниц. В одной из своих сатир Ювенал пишет:
В формировании акустической обстановки состязаний уже активно участвовали фанаты. Как в наше время на гонках «Формулы-1», футбольных и бейсбольных матчах, римские болельщики встречали возниц своей любимой конюшни неистовыми и оглушительными воплями. Уже в империи существовали четыре равнозначные цирковые партии, каждая со своей группой поддержки: зеленые (прасины), синие (венеты), красные (руссаты) и белые (альбаты). Их поклонники начинали бушевать еще до начала гонок: песни и кричалки создавали невероятный шум, знакомый практически всем крупным городам Римской империи, где только был цирк.
Строительство Колизея (собственно Амфитеатра Флавиев) означало наступление новой эры в истории шумных зрелищ. Возведенный в 75–80 гг. при императорах Веспасиане и Тите, он и сейчас является самым большим амфитеатром в мире. Естественно, он сразу стал центром огромного города. Его было видно и слышно издалека, особенно если на кровавое представление собирались все 50 000 зрителей, которых он мог вместить. Историк Дион Кассий (между 155 и 164–235) рассказывал, что игры в честь открытия Колизея продолжались целых 100 дней, в течение которых гладиаторы сражались друг с другом и с дикими животными. На арену в один день выпускали до 5000 зверей, а всего здесь было убито до 9000 домашних и диких животных[30]. Даже привычные к зрелищам римляне были наверняка поражены этим акустическим шоу: рычание львов, рев слонов и медведей, звон оружия и возгласы ужаса на трибунах. Поэт Марциал незадолго до своего сорокалетия, вероятно, присутствовал на открытии Колизея и отразил в одной из своих эпиграмм, как зрители встречали императора: бесчисленные «Рукоплескания… и крики в полном театре, / Если внезапно народ Цезаря лик увидал» (VI, 34)[42].
В 79 г. некоторые римляне невольно стали свидетелями природной акустической трагедии – извержения Везувия, под пеплом которого оказались погребены четыре города на берегу Неаполитанского залива: Помпеи, Геркуланум, Оплонтис и Стабии. В этой катастрофе погиб Плиний Старший, племянник которого Плиний Младший (61/62 – ок. 112 или 114) оставил детальный отчет о произошедшем. Он удивительно мало пишет о звуках, сопровождавших извержение, зато очень много – о человеческих голосах. Пылающий город наполняли вопли женщин, плач младенцев и крики мужчин. Одни звали родителей, другие – жен, третьи – детей. Всюду плач и жалобы; иные в отчаянии молились, чтобы к ним поскорее пришла смерть (Письма Плиния Младшего. IV, 20)[43].
Благодаря извержению до наших дней сохранилось одно примечательное граффито. Законсервированное под вулканическим пеплом, оно донесло до нас свидетельство о том, что курортный город Помпеи бывал таким же беспокойным, как столичный Рим. Некто Мацериор нацарапал свою жалобу на кирпичной стене дома по виа Стабиа, одной из главных улиц Помпей. Он призывал эдилов (магистратов, ответственных за общественный порядок) следить за тем, чтобы люди не шумели на улицах и не мешали другим спать[44].
Средневековье. Тон задает церковь
Буря перед затишьем: конец античности
Почти тысячелетняя Римская империя не рухнула в один момент – могущество ее таяло постепенно, подтачиваемое множеством пограничных конфликтов. Начиная с IV в. ее территория сжималась под усиливающимся натиском германцев, вандалов, готов, бургундов и франков. Распад империи повлек за собой крупнейшую волну миграций, которая, в свою очередь, полностью изменила расстановку сил в Европе. Ее новые хозяева звались не Константинами и не Валентинианами – это были Теодорих, Аларих и Хлодвиг.
Переход к раннему Средневековью был не шумным, но и не спокойным. Все в Европе менялось местами, заполняя вакуум власти, оставшийся на том месте, где когда-то была империя. Это было постоянное лихорадочное переустройство. Миллионы людей перемещались по континенту, среди них не только воины, но и женщины, дети, старики; они вели с собой скот, везли свое имущество на ручных тележках или на повозках, запряженных быками. Почти две сотни лет Европу наполнял постоянный стук и грохот. Звуки стали стихать только в VI в., когда лангобарды захватили Северную Италию, которая до сих пор хранит их имя – Ломбардия. С Великим переселением народов закончилась история Древнего мира, и началось Средневековье.
В раннем Средневековье, после 500 г., звуковой ландшафт Европы радикально изменился. Стало тише – прежде всего вследствие дезурбанизации. Численность населения в западноевропейских городах катастрофически снизилась. В некоторых областях, таких как Британия или Центральная Европа, городская культура исчезла практически полностью. На значительной территории произошел регресс в направлении аграрного общества с характерным для него набором акустических явлений, и в течение следующих веков задавать тон будут не большие города, а деревни. В средневековой деревне каждый звук был на счету. Всем было понятно, что и где происходит. Звук говорил сам за себя. То, что невозможно было истолковать, вызывало беспокойство, отторжение и крайнюю настороженность. Из домов было слышно, как люди молятся перед сном или перед трапезой. Плач детей, стоны больных, звуки соития – все это беспрепятственно достигало ушей средневекового человека. Личное пространство, интимная зона, звукоизоляция, уединение – ничего подобного тогда еще не было. Кашель или горячечный стон слышали все в доме (или в хижине). Даже легкие вирусные заболевания нередко приводили к смерти. Средняя продолжительность жизни тогда была экстремально низкой, она составляла 25 лет у женщин и 32 года у мужчин – еще ниже, чем в античном мире.
Главной добродетелью Средневековья было терпеливое ожидание – солнца, весны, урожая, странствующих купцов. Добавим к этому фатализм и смирение перед Божьей волей. Течение времени в деревне было особенно медленным. Она была царством размеренности и однообразия. В ее упорядоченном мире не находилось места громким происшествиям. Если нечто все-таки происходило, это был случай из ряда вон выходящий, непорядок, угроза.
Сложно представить себе, какими маленькими стали средневековые города по сравнению с античными – классическим Римом, древней Александрией, имперским Триром. Соответственно, в них стало гораздо тише. Они потеряли свою притягательность, так как римская инфраструктура разрушилась и более ничто в них не привлекало людей. Римские гарнизоны, торговые пути между крупными городами, разноязычный гомон, быстрый обмен информацией, оживленные празднества и игры, скачки и театры – все исчезло, все стихло. Опустели дороги, которые связывали города уходящей Античности. Средневековье окутало Европу тишиной.
Улицы приходили в упадок и зарастали травой. Античные города растаскивали по кирпичу, из языческих храмов сделали церкви. Раннее Средневековье пользовалось наследием Рима, не создавая ничего нового. Забылись достижения древней цивилизации: водопровод, канализация, публичная власть, градостроительство, термы и ежедневный уход за собой. Когда начали разрушаться городские укрепления, отток людей из городов только усилился. Еще в конце Античности население Трира насчитывало около 100 000 человек, что делало его самым крупным городом на севере империи, вторым Римом (
Этот политический, культурный и религиозный вакуум можно было заполнить чем угодно. Христианская церковь сполна воспользовалась этим уникальным историческим шансом, чтобы утвердить свою власть – даже над светскими государями. Она редко доминировала над ними открыто, но не напрямую – почти всегда. Церковь заполнила также звуковой вакуум, оставшийся после гибели античных городов. Звуковой ландшафт Средневековья был в ее власти, и отчасти такой порядок вещей сохранился вплоть до Нового времени.
Итак, церковь задавала тон: звон колоколов, органная музыка, пение религиозных процессий, а позже – крики людей, горящих на кострах святейшей инквизиции. Однако не она одна. Двумя другими важнейшими источниками звуков были топоры и колеса водяных мельниц. Их стук, скрип и плеск были символом революционных изменений.
Несмотря на акустическое доминирование церковных колоколов, средневековый европейский город звучал далеко не сакрально – напротив, его звуковой облик был до крайности светским. Никакой созерцательности, умиротворения и благочестивой тишины. Средневековый город шумел беззастенчиво, неделикатно и от души. Он был полон самых разных звуковых сигналов, ведь тогда не было ни световых вывесок, ни рекламных плакатов, а надписи и указатели встречались совсем редко, поскольку лишь единицы тогда умели читать. Многочисленные зазывалы привлекали внимание к своему товару или услугам. «Расписные лошадки, расписные куколки, прянички, счетные пфенниги, трубочки, облатки, карточные игры!» «Горячий шпеккухен! Господа, горячий шпеккухен!»[31] Медиевист Отто Борст собрал множество подобных фраз[45]. В средневековом городе процветала устная культура, а коль скоро говорили все – там было шумно. Крик был в порядке вещей, иначе человеческий голос терялся в шуме даже провинциальной улицы. Путешествующие торговцы громко расхваливали свой товар, а вместе с ним приносили последние новости. Заседания суда проходили под открытым небом, и, если кого-то приговаривали к телесному наказанию, звук палочных ударов слышала вся улица. Каждый должен был знать, как поступают с преступниками.
Средневековый стиль общения был грубым, резким и, по современным меркам, оскорбительным. Бурные и громкие ссоры были обычным делом, забористая ругань – нормой. Люди бранились и проклинали друг друга на чем свет стоит. Они не скупились на нелестные эпитеты и проклятия. «Чтоб тебе век добра не видать», «забери тебя чума», «гореть тебе в аду» были совершенно ходовыми выражениями[46]. Люди потчевали друг друга насмешливыми или обидными прозвищами грубо и громко. «Пустозвон», «сукин сын», «поп смердящий», «сосуд зла», «клеветник», «пропойца» – это лишь немногие из тех ругательств, которые засвидетельствованы в письменных источниках, включая литературные произведения и судебные протоколы[47]. Используя обсценную лексику, люди не всегда намеревались оскорбить друг друга – они могли добродушно подтрунивать над собеседником или виртуозно браниться на потеху публике. Характерная городская бойкость, обусловленная особенным правовым положением. В городе человек мог позволить себе больше, чем в деревне, и он разрешал себе быть свободным.
В организованном строго иерархически средневековом обществе громкие ссоры, грубости и оскорбления играли роль клапана, который в нужный момент помогает снять напряжение. Крестьян угнетали землевладельцы. Горожане тяготились опекой могущественного городского совета, а дополнительный стресс создавали стесненные условия жизни. Грубые ругательства были важны как средство снижения уровня агрессии. Представители церкви, высшей блюстительницы морали, стыдили злоязычных хулителей, однако в сравнении с другими шестью смертными грехами гнев считался не самым страшным. Симфония, наполнявшая городской воздух, звучала весьма своеобразно.
Днем в городах высокого и позднего Средневековья[32] царили шум и суета, однако ночью все было иначе. Наступала тишина. Практически повсюду магистраты устанавливали комендантский час, городские ворота запирались на засов, а двери домов – на щеколды. Всякая работа прекращалась, таверны и пивные должны были закрыться и, с наступлением условного часа, выставить вон пьяных гостей. Воцарялась тишина, которую соблюдали не ради спокойного сна, а прежде всего ради безопасности горожан и представителей власти. Так проще было услышать потрескивание пламени, которое может превратиться в ужасный пожар, шум приближающегося вражеского войска или начинающегося в городских стенах бунта. Тишина как средство социального контроля, как первая система оповещения и сейсмометр, определяющий уровень внутренней и внешней опасности.