— Можешь рассказать?

Эйлин медленно качает головой, поднимает взгляд, секунду смотрит ей в глаза и снова глядит в стол.

— Мне ужасно стыдно, Карен. И я знаю, что́, по-твоему, должна сделать, но, если я заявлю на него, будет только хуже. Фактически я тоже виновата, что все стало вот так.

— Я не собираюсь ни к чему тебя принуждать, — мягко говорит Карен. — Отныне ты сама все решаешь. Все, кроме одного.

Эйлин смотрит в чашку.

— Ты больше никогда не скажешь, что сама виновата. Даже думать так не станешь. Слышишь?

По-прежнему тишина, только шмыгающий звук и быстрое движение руки, утирающей нос.

— Я не раз видела такое, — говорит Карен, — и знаю, что́ будет, если ты вздумаешь вернуться. Это лишь вопрос времени.

Эйлин медленно качает головой:

— Он никогда не даст мне уйти.

— Ты уже ушла. Уже оставила его, худшее теперь позади.

Эйлин поднимает голову, едва ли не сочувственно смотрит Карен прямо в глаза и безрадостно улыбается краешком губ:

— Все только-только начинается. Неужели ты не понимаешь?

Карен ждет.

— Ты что же, уже пыталась? — немного погодя спрашивает она.

— Два раза. Вскоре после рождения Миккеля и еще в начале прошлого года.

— Что произошло? Выпей сперва немного, согреешься, — добавляет она и смотрит, как Эйлин послушно поднимает кружку и кривится, задев разбитую губу.

Карен к своему стакану не прикасается.

— Первый раз я ушла всего на несколько кварталов. Подхватила детей и вышла за дверь, не зная, куда идти. Идиотизм, конечно, через пять минут он заметил и на машине догнал нас на Каупинггате.

— Что тогда случилось?