Ведь и он никогда не говорит о своих переживаниях. Говорить о компьютерах, играх, мобильных телефонах, любимых фильмах и ничего, совершенно ничего о своих переживаниях. Так легче. Так принято. Мы живём в каких-то разных мирах, закрытых друг от друга. Закрытых в себе, потому что не видим никакого смысла кого-то впускать туда.

Мы спускаемся вниз, к началу парка, к подножию холма. Здесь – памятник солдатам, освобождавшим наш город от оккупантов. Здесь братская могила. Раньше здесь горел вечный огонь, но теперь его нет. Мемориал был разрушен, памятник – воин с автоматом – покосился, но сейчас городская администрация его подправила немного и покрасила бронзовой краской. Но всё равно он здесь стоит как-то криво.

Мы обходим холм, мы идём в сторону нижнего парка, то есть ближе к нашему району, и там, у поворота, расстаёмся. Я снова иду домой одна.

– Ты будешь преподавателем литературы? – спрашиваю я с усмешкой Катю. – Поступишь на педагогический или филологический, а потом будешь работать в нашей школе?

Катя – единственная из нас, кто любит много читать. Она прочитала всё, что было в нашем доме, у соседей и в библиотеке. Иногда она могла целый день не выходить на улицу, лежать на кушетке или на полу и читать Александра Дюма или Джека Лондона. Теперь она читает Гюго и Шекспира, последнего даже пыталась читать в оригинале, чем привела в восторг свою учительницу литературы и почти подругу Ольгу Сергеевну. Мы же с Кристиной дальше Гарри Поттера не продвинулись.

– Вот ещё! – отвечает она, недовольно поднимая от книги свою занятую голову. – Ни за что не буду преподавать, и уж тем более в нашей школе. Мне интереснее читать. И переводить.

– А жить ты когда собираешься?

– А я что, по-твоему, делаю?..

– Тогда куда ты будешь поступать?

– Откуда я знаю? Ещё есть время подумать.

И снова – глаза в книгу, как будто там для неё всё самое интересное в жизни.

– Так ты думай побыстрее, – назойливо говорю я ей. – Может быть, у тебя нету никакого времени.

– А я не хочу спешить, – невозмутимо возражает она, теребя прядь волос. – Если человек совершит неправильный выбор, он никогда не будет счастлив.

– Да что тебе до этого счастья? Дело не в счастье. А в том, где ты будешь учиться. А счастье ищи потом, сколько хочешь. Нам надо поскорее зарабатывать, понимаешь?.. Сама же говорила – теперь всё меняется!

– А мама говорила, – подключается Кристина, снимая наушники, – что никакого счастья в жизни не бывает. Бывает его предчувствие. Или иллюзия. Или ожидание. Это всё очень субъективно. Счастье – это эйфория, а эйфория всегда говорит о какой-то неадекватности. В общем, о психической ненормальности.

– Может быть, поэтому тебе так нравятся занудные монастырские службы? – ехидно спрашивает Катя. – Заунывные и длинные. Там никакой эйфории. Мне там всегда плакать хочется.

– Это потому, что здесь всё тоскливо, – отвечает Кристина. – Радость может быть только там, на небе…

– Да кто тебе это сказал? А может быть, тебе надо в семинарию?..

– В семинарию девочек не берут, – сказала Кристина серьёзно, даже с раздражением.

– Для них девочки – не люди. Второй сорт. Это мне одна послушница сказала. Так что даже если ты хоть семи пядей во лбу, судьба твоя – ходить с тарелкой по храму, – с серьёзным видом говорит Катя.