– У меня, например, тройка, – откровенно признался я. – Не хватало терпения. Я ляпал по чертежу пальцами, очень быстро появлялись помарки всевозможные, пятна, грязь…
– Они почти у всех появляются, – не выдержал он, брезгливо поморщившись. – Разве трудно помыть руки, простерилизовать все приборы, заточить карандаш, закрепить бумагу. Чтобы резинка была импортной, новой. У меня соседка по парте была в седьмом классе, Наташкой звали. Я угорал над ней.
– Что ж такого угарного в ней было?
– Она же девчонка, понимаете. У меня получалось чисто, а у нее – грязно. Я ей все объяснил, показывал, как надо. Но у нее – мозги набекрень.
Мне подумалось в этот момент, что и у Федорчук-Синайской после удара молотком мозги тоже стали «набекрень». Интересная ассоциация.
– И эта неаккуратность тебя очень раздражала?
– Не то слово! – начал по привычке кипятиться он. – Бесила! Как можно девчонке быть такой неаккуратной? Мне ставили пятерки, ей – тройки. Она линейку не могла как следует прижать, если прижимала – она обязательно сдвигалась, и получалась грязь. Вообще она вся какая-то…
Лекарь вдруг осекся и замолчал. Я понял, что если тотчас не подбросить в топку свежих «дровишек», он «остынет» и я его потом вряд ли «разогрею» снова.
– Ты хотел сказать «непрямолинейная»? В ней одни сплошные неровности? Изгибы, округлости…
– Девчонки вообще состоят из неровностей, – посетовал он, глядя в сторону. – То ли дело в детстве – все пряменькие, угловатенькие. Любо-дорого смотреть. Ровнять ничего не надо. А потом – черт-те что!
– Потом появляются овалы, изгибы, – продолжил я за него. – Потом все не так однозначно, правда? Плавность появляется не только в формах, но и в движениях.
– Откуда что берется?! – выплеснул он, казалось, из самой глубины души. – Ведь вначале ровно все было! Прямолинейно! Совершенно! Кто скривил их?
– Ясно кто – мать-природа.
– Но это неправильно! Это ошибка, которую надо исправлять.
– Подожди, – я замотал головой. – А как же Инна? Ее фигуру, неровности, что, не требовалось исправлять, переделывать?
– Инна? – переспросил он, насупив брови. – Какая Инна? Ах Инна…
Я бросил взгляд на диктофон и вздохнул с облегчением: этот его конфуз был зафиксирован. Расстраивало только, что больше данных на диктофоне нет по причине моей забывчивости.
Вывод один: или вся история про Инну от начала и до конца – липа, или первую любовь Лекаря звали как-то по-другому. И я начинал догадываться – как.
Лекарь понял, что «опростоволосился», и замолчал.
– Мне было непонятно поначалу, почему такой любитель строгих чертежей, как ты, – невозмутимо продолжал я, словно ничего не случилось, – которому, казалось бы, заказана прямая дорога в инженеры или архитекторы, вдруг становится медбратом. Что предопределило твой выбор?