— Да вот поспорили мы тут с моим другом Джеймсом, — мгновенно, опережая реплику партнера (соперника?), выступил с монологом граф Монферье. — Я обмолвился о том, что кто-то пишет что-то, а кто-то тебе об этом кое-что намекнул. И будто бы ты, Уилл, догадываешься, что этот кто-то прознал про желание моего друга Джеймса заполучить в собственность славный текст пьески про некоего пьянчугу, которого опять же некий знатный лорд решил разыграть… на кой ему черт это надо?., ну и так далее. А мой друг Джеймс заподозрил меня в том, что не кто-то, а именно я решил попробовать поточить свое перо о бумагу и сочинить сию историю красивым французским слогом. Я, как ты понимаешь, отрицаю. Вот, собственно, и весь сюжет… Что ты о нем скажешь?
Уилл не знал об открытиях будущих физиков, но мыслил ловко и споро.
— Экий бред, однако, — сказал он, присоединяясь к Бербеджу и графу, то есть к нынешним лицедеям, то есть лицедеем себя и определяя в данном случае. — Ну слышал я, верно. Ну друзья что-то такое говорили. Ну пересказал графу, не отпираюсь… Не-ет, это точно, граф все от меня узнал, сам он — ни сном ни духом… А чего плохого-то я сделал?
— Да нет, все хорошо, — кротко произнес Бербедж, глядя с нежной улыбкой в честные глаза Уилла. — Я теперь жду не дождусь, пока кто-то… может, ты, Уилл?., принесет мне что-то, что будет прекрасно, и добавит «Театру» славы и денег. Хорошо бы знать, кто принесет, чтобы ему не пришло в голову… — тут он начал повышать тон, беспощадно выводя его из piano в forte, — отнести свое, черт бы его задрал, произведение кому-то еще, например, к Хэнсло, к моему заклятому дружку Филиппу в его «Фортуну».
Сам Орландо ди Лассо, маэстро из Монса, непревзойденный виртуоз контрапункта, не сочинил бы круче.
Уилл, показывая недооцененные актерские способности, легко погасил crescendo хозяина, бухнув… во что?., скажем, в барабан бухнув или в литавры.
— Запросто, — сказал этот наивный и далекий от театральных интриг парень. Лютик просто. — И уж тогда их светлости лорд-адмирал и лорд-камергер вовсю покуражатся друг над другом, а вам, господин Бсрбедж с господином Хэнсло перепадет от них так, что мало не покажется.
Собственно, пришел миг финала. Мавр сделал свое дело…
(ОПЯТЬ фигурально выражаясь, ибо до прихода в мир шекспировского мавра еще жить и жить)…
можно было ставить точку. Смотритель начал Игру, не получив пока ничьего согласия. Но зачем оно ему — официальное? Те же кембриджцы, узнав, что Игра началась сама собой…
(и в самом деле: при чем здесь граф Монферье?)…
немедленно вольются в нее, прямо-таки растворятся и качнут жить сю. В этом Смотритель не сомневался ни секунды.
А Уилл — молодец. Не подвел. Сориентировался безо всякой подготовки.
— Я полагаю, — сказал граф, — что процесс должен стать управляемым. Во всяком случае, в той его части, которая вып лывет на поверхность — хочет того таинственный «кто-то» или не хочет. Ведь он… или она… — пустил еще одну наживку, — сочиняет где-то что-то как-то не для собственной тихой радо сти, но для удовлетворения своего разбуженного творчеством честолюбия… У нас же с вами общие друзья, Уилл?
Это он слегка свысока сказанул. Ну какие у них могут быть общие друзья? Фраза просто… Но в виду имелись конкретные люди, имена которых все знали.
Ясное дело, — горделиво сообщил Уилл.
Тогда мы найдем и общий язык… — Обнял за плечи партнера по спектаклю старину Джеймса. — Все будет хорошо,
Джеймс. Все у нас будет просто замечательно!
И поклонился публике, внимающей финалу с замиранием сердца. Точнее — тридцати двух сердец, включая подростковые. И Бербеджа легонько нагнул, чтоб тот поклон изобразил. А Уилла и заставлять не надо было.
Все-таки актеры — самые благодарные зрители, чего бы они сами про себя ни врали на протяжении столетий существования профессионального театра. Аплодисменты были — читай: овация.