«Спасибо, конечно, Вите. Нехорошо я с ним – из такого дерьма меня вытащил. Не каждому по силам отказаться от этого. Как же у меня получилось?» – мысленно задавался вопросом Леша, глядя на наркоманов в зловонной и облезлой комнате с заколоченным окном.

От этой беды никто не застрахован: любой человек, особенно молодой и глупый, ничего не сознающий, попав в такой вот круг общения, подсев на иглу или на что-либо другое (вариантов много), начинает постепенно скатываться. Золотая молодежь начинает с дорогих наркотиков. Постепенно человек вынужден искать более сильные наркотики. Он начинает деградировать и со временем может попасть в такие вот притоны, которые могут стать братской могилой. Любой индивид из любого слоя общества может попасть под влияние этой разрушительной среды, в лапы таких злодеев, как Трофим и Тимоха.

Вершинин продолжал с ужасом рассматривать комнату: обстановочка была мрачноватая и пугающая, особенно для здорового и полноценно живущего человека. А ведь тут не только употребляли, но и производили, хранили. Погреб, на который ранее совершенно случайно бросил взгляд Лешка, был просто напичкан ингредиентами для производства зелья. Всюду валялись косяки, коробочки из-под таблеток, разодранные пакетики с остатками смертельного белого порошка, под ногами хрустели стеклышки и одноразовые пластиковые шприцы.

А этот нестерпимый запах, от которого закладывало нос и слезились глаза, заполонил все вокруг. Резкий, неприятный, химический. Говорят, от таких запахов дебилом становишься. Встречное влажное дыхание этого прогнившего дома тоже стойко обосновалось – хуже, чем запах хлорки в больнице.

Стены без обоев, разрисованные и измазанные, обожжены в некоторых местах. Простейшая отделка напрочь отсутствовала: все медленно гнило, рушилось, ломалось, приходило в негодность. Чтобы вернуть этому месту прежний вид (притон одновременно становился и кладбищем, и приютом, и свалкой, и полигоном, который в любой момент мог взлететь на воздух), нужно было потратить целое состояние, а чтобы это место потеряло свой нынешний дух и прекратило привлекать к себе особо опасных членов общества, его проще было снести или сжечь, что давно хотели и местные жители, и волонтеры, и правозащитники, и борцы за здоровье нации. А тем временем место «процветало».

В комнате напротив было тесно и сыро как в густом лесу. Около окна на крюки, привинченные к облезлому потолку, был подвешен большой полог, сырой и вонючий. Сквозняк загадочно колыхал его, пронося через весь дом запах клопов и немытых постояльцев. В тесной комнатке сейчас ютились человек 15-20, если не больше. Для того чтобы войти в эту ядовитую муть, надо было сделать над собой огромное усилие, оторвать ногу от скрипучего и липкого пола и ступить вперед. Народ в комнате представлялся Леше хаотично разбросанными трупами. Мутные взгляды людей, прислонившихся к стенам или лежащих на полу и матрасах, то и дело бегали по Вершинину, выглядевшему как свежая банка йогурта, которую поставили в холодильник, где уже давно все протухло.

Тимофей продолжал мучить Леху и держать его голову так, что тот, не отрываясь, смотрел на антураж комнаты. На полу почти вплотную к нескольким разваленным тахтам, каркасу сетчатой кровати и единственному покосившемуся креслу были расстелены грязные провонявшие матрасы, на которых места свободного не осталось от следов, оставленных продуктами жизнедеятельности человека. Матрасы предназначались для тех, кто не успел занять хоть какую-нибудь мебель. Кто не успел занять матрасы – располагались прямо на полу. Кому-то и таких лежачих (это сугубо по состоянию) мест не доставалось – такие сидели в углах и в проходах, прилипнув к холодным стенам.

Движняк на этой свалке еще тот, но не сейчас – в это время желающих маловато: никто не желал светиться здесь днем. Здесь те, кто ждал своего часа, своей дозы, или те, кто не смог со вчерашнего унести отсюда ноги. Весь аншлаг ночью – все прибегают: и нарики, и Трофимовские, и алкашня, и местная шпана. Тут с крутыми и дорогими клиентами работать не привыкли, поэтому все как в нецивилизованных джунглях.

Леха пристально разглядывал обитателей притона. Бледные опухшие мужчины сидят на диване, словно грибы, выросшие на пеньке в чаще. В единственном кресле разлеглась полуголая разбухшая девица, лениво смотрящая в стенку. На сетчатой кровати, повернувшись к пологу, лежали, словно в узел завязались, совсем еще молодые парни и девочки, худые и израненные, – Вершинин недолго рассматривал их спины. С остальными был полнейший беспорядок. Все сидели и валялись: кто схватившись за плечи, кто – за руки или голову, кто спал, кто уже очнулся и боязливо сидел, обняв ноги исколотыми руками, а кто-то свернулся калачиком и лежал, вздрагивая и ворочаясь, будто змеи, а кто-то и вовсе уткнулся в угол, закрыв лицо грязными ладонями. Слышались стоны, невнятные разговоры в бреду. Почти не наблюдалось движения в этом месиве: редко кто шелохнется, кашлянет, сплюнет или еще чего. В комнатушке дурман, хоть падай, обстановка дикая, словно в загоне у домашнего скота. А чуть что заболит или кому-то чего не достанется, шум поднимется еще тот – вплоть до драк, поножовщины и убийств.

Мир этих людей ограничен несколькими квадратными метрами этой комнаты, возможно, площадью первого этажа данного строения – это не мир в мире, а мир сам по себе. Мир низкий, мир тесный, как гроб, но для живущих в нем он всеобъемлющий, существующий по своим законам. Где-то далеко (за стенами притона) мир конкретный и такой же жестокий, от которого сломя голову эти люди и убежали: этот мир с молодыми и старыми, богатыми и бедными людьми, заложниками проблем; там мир с модными и чмошными клубами, предателями и друзьями, с элитной наркотой и синтетикой.

Тут уже давно все размыто и похерено. В здешнем мире нет ни грешников, ни святых, ни воров, ни проходимцев. Есть только четкие законы выживания – с товаром, дилерами и клиентами. Нет истины, нет уверенности ни в чем, даже в том, что завтра вообще наступит, если у тебя нет денег или возможности принять. Подобный мир возникает там, где люди начинают легкомысленно играть со своей жизнью, поддаваться на соблазны и утопать в собственных грехах. И в этой самой игре оформляется главный, никому и ничему не подсудный закон – это право пока-еще-человека играть в эту опасную игру, которую он сам для себя выбрал, и получать от нее все, что заслужил. А заслуги всегда сводятся к одной парадигме: продолжительность жизни человека, пристрастившегося к употреблению наркотиков, очень невелика – кому как повезет. Выбираются единицы.

Каждое смертельное зелье уникально: у каждой отравы свой состав, свои эффекты и свои последствия – вот что значит уйти из жизни изящно. Глаза разбегаются от обилия вариантов, в частности от передозировки (тут все зависит от частоты, давности приема и типа наркотика): один оставляет следы от уколов, другой нет; места инъекций одного гниют сразу, другого – долгое время остаются практически незаметными; один вызывает торможение реакций вплоть до зависаний, другой – гипервозбуждение с нарушениями сна; даже от одного и того же наркотика зрачки могут как расширяться, так и сужаться, не реагируя на свет. С ума можно сойти! Но у всех есть одно общее свойство – все это чудовищно плохо и… смертельно.

«И как я только мог с этим играться?!» – думал Вершинин.

Если бы Лешу спросили несколько лет назад, зачем он балуется наркотой, то он бы ответил: «Просто покайфовать, почувствовать себя другим! Это же крутяк!»

Здесь на подобный вопрос отвечают отнюдь не так:

– Что ты чувствуешь, когда принимаешь?

– Чувствую себя обычным человеком. Ничего не болит. Кайфа давно уже нет. Через час все будет болеть снова… Я колюсь, чтобы быть как ты…

Вот так-то!

– Что же это? – внезапно спросил сам у себя Леша Вершинин, удивленно бросив взгляд в сторону двух парней, спинами прижавшихся к стенке рядом друг с другом и запрокинувшими головы. Вершинин вытаращил на них глаза, не веря тому, что он видит.

– Точно вмазаться не хочешь? – ради хохмы спросил у него улыбающийся Тимофей.