— Слушай, ты мне когда-то говорила, — заговорщицки начал он, постепенно повышая голос, — а я забыл… Как правильно пишется… «Люэ» или кх-хах!.. «Люэс»?

Вот урод. Стоит и ржет — сам себе клоун, да и я хороша: сколько на этот дебилизм попадаться буду, а? Нет, ну какой гад, и в очереди уже подхихикивают — тоже мне, верх остроумия услышали.

«Я в отпуске».

Кулаком — под дых. Нежно, чтобы не отбить ничего лишнего. Убрать голову, потому что он сейчас отмахнется вслепую. И — стопой в голень.

Очередь позади сочилась космическим молчанием, ровно горели мягкие лампы, на полу исходил руганью идиот, а я шла прочь с отчетливым ощущением, что на самом деле избили меня. Я, глупая, пыталась распрощаться с системой, выпятила свой характер и получила по мордасам. Все, могу быть свободна. Очень уж не хотелось признавать: я перегорела, — но что поделать.

На своем «Тиморифоре» я уделаю любого из этих крысенышей, распечаткой моего списка благодарностей можно обклеить уборную, и на кухню тоже останется. Я дерусь, стреляю и хамлю, как два десантника сразу, но вот сейчас я дала в морду и ушла с четким ощущением, что получила.

«Ты перегорела, Алекса».

«Ты самая лучшая, доченька».

Улавливаете иронию? Все горят, все, но этого не понял даже Франциск, даже он решил, что меня надо упаковать под надзор и просто услать в отпуск. Мечта и рекреация: загорать до струпьев, кувыркаться со случайным знакомым, кататься на яхте, придерживая рукой огромную стильную шляпу.

Кстати, надо купить себе такую, и чтобы непременно белую.

Я подняла взгляд: слева серые ворота ангара — огромные, с сигнальными огнями, которые мерцают, когда расходятся створки, и всегда отрывисто гремит сирена: «Бам! Бам! Бам! Бам!» И стоило мне сосредоточиться на этом самом звуке, как я его услышала. Ну, конечно, не удержалась.

Ворота расходились, ворота предупреждали, что впереди, за шлюзовыми трубами к кораблям — только тонкая пленка силового поля, а дальше — сразу космос. Ангар освещали скупо, его часто продували аргоном, и здесь царил образцовый порядок, даже мусор перед утилизацией складывали кучками. Я сделала несколько шагов и принюхалась: для меня вылеты пахли именно этим помещением — органическими контейнерами со сверхтопливом, оружейным маслом, сваркой и озоном. Корабль, от рубки до реактора, не пахнет ничем, ну, то есть пахнет — но только тобой, а свой запах слишком привычен.

Сингл-класс — это такое обонятельное одиночество, столь же наполненное, как и вакуум.

Металл и пластик, суетящиеся дроны обслуги, кому-то по громкой выдают разрешение на вылет, а у стенки распатронивают переклинившую ленту с кристаллами для бортового лазера. Я присмотрелась: заправляя ее в модуль, техники перекосили вторую планку, и теперь протяжный механизм будет сбоить. Можно, конечно, подсказать, но этим двоим еще гражданство зарабатывать, вот пусть и и корячатся.

Я обошла отключенного боевого дрона — тяжелую дуру в активной броне — и оказалась у третьей бухты, прямо перед форштевнем «Тиморифора».

«Ну, привет».

Мой «Тиморифор». Мой Алый.

Хорошо тебе, Алый, «Несущий возмездие». Ты можешь даже нервы отрастить, если выжгут. И модульное строение тоже многое решает: броню пересобрать из космического мусора — звучит знаменито, фантастично и круто. Ты классный, «Тиморифор». И знаешь, если мне есть, к чему вернуться после отпуска, то это к тебе. И продолжим охоту, да, Алый? Бойня — это дело такое: с кем не бывает при нашей-то работе.

Я смотрела на чешуйчатую морду, смотрела и ежилась: здесь было холодно, а вот на Бруствике… Мне вдруг стало отчетливо ясно, что в последний день отпуска я что-нибудь с собой сделаю. Откроется дверь, войдет портье, потому что я не ответила на пятнадцатый уже звонок, войдет охранник, и они увидят меня. Точка. Здесь я придержала воображение.

«Ну и все, и хватит. Вдруг влюбишься там. Или курортный роман таки исцелит».