– Рвы копать надо – в полтора роста человеческих, не менее. Палисады ставить – с узкими бойницами, тщательно обкладывать все палисады дерном – с обеих сторон. Для работ тех отбирать у помещиков и бояр людишек – без всякой жалости. Ты, Аникита, половину своих солдат выделишь поручику. Не спорь со мной, голову отрублю! Одна половина – на маневрах, другая половина копает старательно да усердно машет топорами… Далее. За рвами насыпать валы земляные – с надежными позициями для артиллерии, башни возводить приземистые. Да, про монахов-то забывать не следует! Пусть тоже поучаствуют, толстопузые, в деле обороны землицы русской. Разрешаю тебе, воевода новгородский, брать с каждого большого монастыря на крепостные работы до десяти подвод людей с железными лопатами да кирками…

Еще через час пришел (по отдельной записке-приглашению) дьячок Михаил Белоцерковский, доверенное лицо Егора в Новгороде.

– Ну, Мишаня, есть в Новгороде тати, которых казнить требуется? – в шутку спросил у своего сотрудника Егор.

– Есть, Александр Данилович, как не быть! – очень серьезно ответил Белоцерковский, преданно поглядывая на царя, прихлебывающего с блюдечка крепкий чай, подслащенный липовым медом. – Целых двое: подполковник Шеншин и подрядчик Алешка Поскочин. Обоим мало головы их снести с плеч…

Петр хохотнул – негромко и довольно:

– Первый раз вижу такого кровожадного дьяка! Любезный, что же такого страшного совершили эти злодеи, чтобы им сразу – головы сносить с плеч? Поведай ужо…

– Шеншину, государь, по твоему Указу предписано было тщательно укрепить оборону Печерского монастыря, твердыни нашей древней. Так тот Шеншин до сих пор и не выехал ни единого раза к монастырю, все водку вкушает хлебную…

– Так! А второй чего натворил?

– Поскочин поставлен воеводой Ладыженским – ныне покойным – подводы нанимать у крестьян и помещиков, чтобы грузы перевозить на крепостное строительство. Подводы – за счет казны – регулярно нанимаются, только перевозят они совсем другое. Товары всякие на ярмарки местные, за отдельные деньги…

Царь широко и лениво зевнул, поднялся со скамьи и громко объявил:

– Устал я что-то, спать пойду! – обернулся к Апраксину: – Вот, Никита, с этого и начинай! Прямо завтра арестуй Шеншина да Поскочина и повесь – на лобном месте! А хочешь, головы им отруби, как просит сей дьяк шустрый…

Когда через трое суток возок выехал в направлении Пскова, Петр насмешливо спросил у заметно опечаленного Егора:

– Что, охранитель, думал себе дружка завести – вместо Яшки Брюса? Не получилось?

– Думал, не получилось, – не стал спорить с царем Егор.

– Ерунда это, не грусти! – подбодрил его Петр. – У настоящего, серьезного государственного мужа и не должно быть друзей. Только одна подруга и есть – его собственная страна! Россия – в нашем с тобой, Алексашка, случае…

В Пскове было чуть повеселее, чем в Новгороде: и стена крепостная усердно перестраивалась, и новые бревенчатые казармы возводились вовсю.

«Это как раз и понятно! – шепнул Егору его внутренний голос. – И до серьезных шведских гарнизонов здесь уже ближе гораздо, да и эскадра командора Лешерта дремать не позволяет…»

Царь, впрочем, и в Пскове нашел провинившихся и ленящихся. Казнить, правда, он никого не стал, но отдельным индивидуумам пришлось очень близко познакомиться с батогами, предварительно замоченными в насыщенном рассоле…

– Корабли стройте, бездельники! – строго приказал царь воеводе и боярам. – Что за дела такие? Какой-то Лешерт плавает по озеру, страха не ведая, рыбу русским людям не дает ловить… Самим-то не стыдно?

На второй день после возвращения из этой дальней поездки в Москву Петр, который ничего и никогда не забывал, вызвал коротким письмом Егора к себе в Преображенское и произнес, неприятно усмехаясь: