— Лютер! Почему ты сразу ему не позвонила?

— Лютер? — вскинулась Эдит. — Мы же запретили им общаться. Он дурно на него влияет.

— Хватит, дорогая, — махнул рукой Химмельберг. — Он же его дядя. Том обожает Лютера. Я уверен, когда у него неприятности, он всегда обратится к Лютеру.

— Естественно, при твоем попустительстве, — поджала губы Эдит.

Генри только устало покачал головой и встал из-за стола.

— Лютер — это мой младший брат. Он сам в душе еще во многом мальчишка, поэтому ему всегда было проще найти общий язык с Томом. Нам с женой он кажется недостаточно серьезным, но этом нет ничего плохого, к тому же сын ему доверяет. Во всяком случае, доверял до недавнего времени. Я прямо сейчас позвоню брату.

— Не надо, — остановил я его. — Лучше дайте мне его адрес, я нанесу ему визит, вечер еще не поздний. Если он прячет Лютера, при личном разговоре мне проще будет убедить его, что вы готовы обсудить сложившуюся ситуацию.

Генри обдумал мои слова и обратился к Эдит:

— Дорогая, принеси мой пиджак и шляпу. Я поеду с вами. Вы не сможете проехать к дому, потому что это частная дорога, а ключ от ворот есть только у брата и меня. К тому же мы семья.

Эдит сумела распознать решительность в его мягком голосе, поэтому молча повиновалась. В последний момент она повязала ему на шею шарф, приговаривая, что вечером в горах становится прохладно. Можно было подумать, что речь идет, как минимум, о поездке в Сьерра-Неваду.

— Где живет ваш брат? — спросил я, заводя мотор.

— На голливудских холмах.

Интересно. Голливудские холмы, частная дорога. Его брат — какая-то знаменитость? Во всяком случае, я о нем не слышал, но я почти и не читаю светскую хронику.

— Наверное, вы думаете, что моя жена перегибает палку с Томом? — спокойно спросил Генри, изучая мой профиль, пока я вел машину.

— У меня нет детей, не мне судить, — дипломатично ответил я. — Я лишь вижу, что она очень о нем заботится.

— Она правда изменилась в последнее время, я не мог не заметить. Но Том изменился первым. Понимаете, он действительно был замечательным ребенком. Таким добрым и любознательным, открытым миру. Мы с Эдит разрешали ему пробовать себя в любом деле, мечтали, что он поступит в колледж, уедет и будет идти по жизни с высоко поднятой головой. А потом его вдруг как подменили. Он стал мрачным, раздражительным, начал грубить нам. Особенно досталось Эдит. Иногда он даже орал на нее, называл ее такими словами, что мне хотелось его ударить. Но она была с ним очень терпелива, все, чего она хотела — чтобы он не пустил свою жизнь под откос. Хотя она имела полное право обижаться после всего, что она для него сделала…

Генри молчал около минуты, разминая длинные худые пальцы.

— Дело в том, что Эдит — не родная мать Тома.

Вот черт. Я должен был сразу догадаться. У парня на фотографии никакого внешнего сходства с миссис Химмельберг и на Генри он был поход весьма отдаленно.

— Эдит моя вторая жена, а Том сын от первого брака. Его мать Нина оставила нас, когда Тому едва исполнился год. Она просто сбежала в один прекрасный день. Собрала все свои вещи, опустошила наш текущий счет, забрала свою машину. А вскоре прислала мне письмо, что, мол, ошиблась, она не хочет быть просто женой и матерью, жить этой унылой жизнью, что уезжает со своей истинной любовью. Прямо так и написала.