— Пойдем, сыночек, пойдем… Не стыдно тосковать, не стыдно плакать. Что бы ведьма проклятая тебе ни говорила, знай сам, что не стыдно.

И они пошли. Прочь из пустынного дома по тропе к лобной поляне. Эта дорога стерлась из памяти, будто в омут болотной топи канули шаги, пройденные по ней. Демьян не ощущал ни тела, ни мыслей. Он стал волей леса, который готовился принять дочь свою, окончившую земной путь. От Стешки пахло сухой ромашкой и чистым льном савана. Дема вдыхал ее запах, пытаясь запомнить его, сохранить в себе. Горе по капле наполняло его. Отрывая пудовые ноги от земли, он все глубже увязал в неясном чувстве вины и боли.

— Не ходи, — попросила его сестра.

Но он ушел.

— Жутко тут, — призналась она.

Но он не поверил.

— Останься со мною, Дема, пожалуйста… — молила родная кровь, которую он должен был защитить.

Но он не защитил.

Погнался в лес, прикрываясь заботой о младшем. А на деле-то все, что нужно было ему, — отомстить проклятой ведьме. Матери своей. Ни того не сумел, ни этого. Глупый ты хорек, вонючий олух! Дема зарычал бы от бессилия и злости, но Стешка хранила молчание и он не мог нарушить его. И просто шел, чувствуя, как шаг в шаг с ним спешит Глаша, посыпая за собой дорогу дурманной медуницей.

Лобная поляна встретила их полуденным покоем. В зарослях стрекотало, легкие былинки кружились в разогретом воздухе. Земля пружинила под ногами могучей силой летней жизни. Перешагнув границу поляны, Дема поклонился лесу и осторожно положил холодное тело Стеши на притоптанную траву. В этот же миг исчезли все звуки. Онемели кусты боярышника, воздух стал прозрачным и холодным, как ранняя капель. Лес почуял кровь, лес почуял смерть и отделил людей, полных горя, от полуденной неги неразумных тварей.

— Здравствуй, господин, — поклонилась ему Глаша и осела на колени. — С болью мы к тебе, с плачем и слезами.

Лес зашумел в ответ, треснула ветка ближайшей осины, полился сок из березонек, обнимающих кронами поляну. Демьян попятился, покидая круг. Ворожба, которой провожали в последний путь нецелованных да безгрешных, была делом женским. Никто не прольет таких горючих слез, никто так не протянет тоскливую песню, размыкающую объятия леса, как женщина. Сила ее нутра, сила ее горя.

— Ступай, — бросила через плечо Глаша. Пергамент старой кожи натянулся, морщины обратились глубокими бороздами, рисующими на лице узоры времени, проведенного в печали. — Отыщи сестру мою… Матушку отыщи. И верни в дом.

Дема кивнул, горло перехватил страх. Он — зверь и Хозяин — мигом заробел перед старой теткой. Темная глубинная сила плескалась в ней, миг — и захлестнет любого, вставшего на пути. Будто грозовая туча, Глаша нависла над мирно спящей в траве Стешкой. Белый саван укрывал молодое тело от подбородка до узких ступней. Демьян в последний раз посмотрел на нее — красивую особенной красотой умершего без печати мук. Чистая душа не успела поверить в удар сестринской руки. Вот и хорошо. Вот и славно.

— Береги тебя лес, — пробормотал Дема, скрываясь в зарослях боярышника и жалея лишь о том, что лес раз за разом оберегает совсем не тех, кого должен.

…Из всех умений, пусть без желания, но все-таки проросших в Демьяне, лучше всего он умел выслеживать и нагонять. Пугливый заяц, брыкнувший по влажной земле, тяжелая поступь лося, осторожный шаг лисицы — оказавшись в лесу, Дема читал их как открытую книгу, понятную и полезную куда больше городских учебников.

Он вернулся к дому, потоптался, прислушиваясь к себе. Чем глубже Демьян погружался в умение видеть след, тем меньше замечал мир вокруг. Первыми исчезли звуки — жалобное мычание коровы, запертой в хлеву, возмущение кур, оставленных без зерна и свободы, даже шелест орешника, даже жужжание мошкары, даже скрип веток под подошвами.

Дема наклонился к лестнице, провел пальцами по нижней ступени, ощутил сор и пыль, поднес руку к носу, фыркнул, принюхиваясь. Здесь Аксинья сбежала вниз, не оглядываясь, не сомневаясь. Не думая даже о роде своем. Серп жег ее мысли, потертая рукоять колола пустую ладонь. Обезумела ли Матушка сильнее, чем обычно? Потеряла ли себя от страха и гнева? Демьян давно уже не решался гадать, о чем думает Аксинья, что чувствует. Да и неважно это. Дема закрыл глаза и увидел, как тянется во тьме красная нитка ее пути. Аксинья бежала прочь от дома в самую чащу. И Дема рванул за ней.

Он и сам не понял, как увяз в болоте. Вот еще дом мелькал за спиной, поглядывал на Демьяна между зелеными кронами, провожал взглядом, а вокруг уже сгустился тревожный лес — темный и влажный. Дема бежал, гонимый жаждой охоты. Сердце билось быстро, пот выступал над верхней губой и скатывался к бороде. На губах было солоно. Путь тянулся под ногами, подгонял, пульсировал, и Демьян стремился вперед, не думая ни о чем, кроме движения.

Соскользнув с очередной кочки, он приготовился перескочить на следующую, но ухнул в пустоту. Правая нога по колено ушла в зыбкую жижу топи, левая неловко подвернулась, и Демьян завалился на бок. Ужас накрыл его с головой. Он забился, как слепой щенок, раскинув руки, принялся хвататься за жалкие веточки, сгребая под себя грязь и сгнивший лишайник. Болото лениво всколыхнулось, нехотя поддалось и выплюнуло перепуганного волка. Но Демьяну показалось, что он барахтался в жирной, скользкой грязи целую вечность. Твердая земля, на которую он выполз, стиснув зубы от ужаса и отвращения, легонько покачивалась в такт ударам сердца. Дема перевернулся на спину, скинул промокшие сапоги и бездумно уставился в голубой клочок неба, виднеющийся в переплетении ветвей.