— Суоко, я не торгуюсь. Если хочешь убрать Кислицына, объявляй официальное заседание Совета – и приготовь очень убедительное обоснование, почему мы должны поступить именно так. И имей в виду, что объясняться придется как минимум передо мной и Джао.
Суоко открывает рот, но Скайтер не позволяет ей сказать ни слова. Он резко поднимается.
— Суоко, милая моя, не забывай, мы Хранители, а не политики. Меня и без того жутко бесит, что мы вынуждены поддерживать Треморова, которому я бы с удовольствием башку оторвал. Но ты еще и начинаешь крутить интриги вокруг Джао. Стелла рассказала мне о твоих подозрениях, но у тебя нет никаких реальных доказательств. Я не позволю тебе устраивать травлю одного из нас только из-за того, что он открыто защищает свои взгляды. Вопрос с Кислицыным обсуждается на Совете или не обсуждается вовсе. Точка.
Он резко кивает и выходит. Дверная перепонка смыкается за ним.
— Ну, вот и поругались… — досадливо морщится Лестер. — Слушай, Суоко, зачем ты начала обсуждать работу на отдыхе? Словно и без того мало у нас нервотрепки. Все, девочки, вы как хотите, а я собираюсь на Малию. Самолично. Задрала меня кукла, я хочу собственной персоной забраться на какой-нибудь уединенный пляж на Американской гряде и до заката жариться на солнышке.
Он допивает коктейль, машет рукой и уходит вслед за Скайтером.
— Я тоже, пожалуй, побегу, — пожимает плечами Стелла. — Пока-пока. Зови, если что…
Оставшись в одиночестве, Суоко несколько минут смотрит прямо перед собой, ожесточенно кусая губы. Потом поднимает голову:
— Робин!
— Слушаю, Ведущая.
— Соедини-ка меня с Треморовым.
25.10.1582, четверг
Народный Председатель чувствовал, что его настроение становится все более паршивым. В последнее время приступы лихорадочной активности, когда страшно хотелось что-то делать, куда-то бежать, что-то самолично решать, все чаще перемежались приступами тяжелой депрессии. Наверное, тот дурак в белом халате молол языком не совсем уж от фонаря. Но его уже не спросишь, а остальные врачи в его присутствии испуганно замирают и словно боятся лишний раз открыть рот. Нет, нахрен. Им только дай волю, тысячу диагнозов поставят и до смерти залечат. Потребуется – он сам у них попросит какой-нибудь гадости от депрессии. Потом, не сейчас. Сейчас есть куда более неотложные дела.
— Что это? — Народный Председатель немигающе уставился на начальника Канцелярии и постучал пальцем по столу, на котором лежали глянцевые плакаты.
— Предвыборная наглядная агитация, — осторожно ответил Шварцман. — Образцы на просмотр. Решил, что, возможно, вам интересно взглянуть на конкурентов, — ехидная улыбочка на пару секунд появилась у него на губах. — Все исполнено в лучшем стиле…
— Ты за идиота меня держишь? — задумчиво поинтересовался Народный Председатель. — Я и сам вижу, что… агитация, — он поморщился, как будто само слово оказалось на редкость неприятным на вкус. — Я спрашиваю, что ЭТО такое?
Шварцман посмотрел на плакат, на котором покоился перст Треморова. На плакате задумчиво улыбался Кислицын Олег Захарович. Тридцати шести лет от роду, борец с террористами и ведущий эксперт Министерства транспорта. Окончил Мокольский университет с отличием, и так далее. Весьма перспективный молодой политик. О последнем, впрочем, плакат умалчивал, оставляя читателю возможность сделать нехитрый вывод самостоятельно.
— А? — удивленно переспросил начальник Канцелярии. — Один из кандидатов, Кислицын его фамилия. Неплохой парнишка, старательный и усердный, я сам его отбирал. Помните, в свое время Дровосекову жмурик потребовался, да не вышло? Везунчик парень, далеко пойдет, если вовремя не остановим.
Его лицо расплылось в многозначительной улыбке.
Народный Председатель не соизволил поддержать тон.