Дорогая Аничка,
сейчас получил твое и мамино письмо от 16-го, спасибо, что вы мне так часто пишете. Письма идут, оказывается, десять дней. На твоем письме есть штемпель «просм. военной цензурой».
У нас уже несколько дней все тихо, никаких боев нет. Правда, мы отошли, но немец мнется на месте и боится идти за нами.
Ты знаешь, я не шовинист. И однако, я считаю, что сейчас, несмотря на все отходы, наше положенье ничем не хуже, чем в любой из прежних моментов войны. Мне кажется, я начинаю понимать, в чем дело, и больше чем когда-либо верю в победу.
У нас не жарко, изредка легкие дожди, в общем, приятно. Живем мы сейчас на сеновале и в саду, в хаты не хочется заходить, душно и грязно. Молока много, живности тоже, беженцы продают очень дешево. Я каждый день ем то курицу, то гуся, то поросенка, понятно, все вареное. Папирос, увы, нет и купить негде. Ближайший город верст за восемь – десять. Нам прислали махорки, но нет бумаги. Это грустно.
Стихи твои, Аничка, очень хороши, особенно первое, хотя в нем есть неверно взятые ноты, напр. стр[ока] 5-я и вся вторая строфа; зато последняя строфа великолепна; только [это не] описка? «Голос Музы еле слышный…» Конечно, «ясно или внятно слышный» надо было сказать. А еще лучше «так далеко слышный».
Второе стихотворенье или милый пустячок (размер его чет. хорей говорит за это), или неясно. Вряд ли героине поручалось беречь душу от Архангела. И тогда 9-я и 10-я строчки возбуждают недоуменье.
В первом стихотворении очень хороша (что ново для тебя) композиция. Это мне доказывает, что ты не только лучшая русская поэтесса, но и просто крупный поэт.
Пожалуйста, не уезжай, не оставив твоего точного адреса в Слепневе, потому что я могу приехать неожиданно и хочу знать, где тебя найти. Тогда я с дороги запрошу телеграммой «где Аня?», и тогда ответьте мне телеграммой же в Петербург, Николаевский вокзал, до востребованья, твой адрес.
Целую тебя, маму, Леву.
Пожалуйста, скучай как можно меньше и уж вовсе не хворай.
Маме я писал 10-го.
Получила ли она?
Они не разводились. Почему? Для Ахматовой пока так было удобнее. Да и не было мужчины, с кем она хотела бы связать свою судьбу. И он и она понимали странность этого брака, его трагизм. Позднее Ахматова вспоминала:
«Всё (и хорошее, и дурное) вышло из этого чувства – и путешествия и дон-жуанство. В 1916 г., когда я жалела, что все так странно сложилось, он сказал: “Нет, ты научила меня верить в Бога и любить Россию”».
Она по-своему была еще верна ему. Не давая другому мужчине ни сердца, ни кольца. Но с годами приходило женское взросление… Может быть, первое серьезное чувство, выходившее за рамки флирта, было к Борису Анрепу, которому она подарила кольцо. А ведь обещала – никому и никогда не дарить… Эта тема подаренного кольца слишком значимая, чтобы не обратить на нее внимания:
Это был февраль 16 года. За год до необратимых политических потрясений…
В мае 1917 года Николай Гумилев покинул Петроград с командировкой на Салоникский фронт. Он был отправлен туда с неофициальной миссией в качестве уполномоченного высшего российского военного командования. Поехал под видом корреспондента «Русской воли». Уезжал он с Финляндского вокзала. Анна Ахматова провожала его, и, по ее словам, Гумилев был оживлен и весел. Намекнул, что, возможно, он посетит Африку. Путь его лежал через Финляндию, Швецию и Норвегию в Лондон. Откуда он написал жене, упомянув в числе прочих встреченных там людей и Бориса Анрепа (по всей вероятности, он догадывался об отношениях, которые их связывали).
Н.С. Гумилев – А.А. Ахматовой