…

До тех пор пока Олли не нанялся ко мне на работу, я не понимал, насколько я был несчастен.

А он был счастлив каким-то первобытным счастьем. Я увеличил ему плату, и он не обрадовался. Придравшись к чему-то, я уменьшил её, но он не огорчился. Он никогда не пытался ко мне подлизываться.

Он не имел настоящего образования. Куда бы он делся, если бы я выбросил его на улицу? Пошёл бы работать таксистом? Его радость была простой и даже примитивной, как… куст, как кусок какого-нибудь мыла. Я начал за ним наблюдать, потом нанял людей, которые за ним следили. Я посмеивался над собой, думая, что слежка – не более, чем мой каприз, но вскоре она стала для меня потребностью. Я сравнивал себя с Олли и ухаживал за своей завистью как за любимым животным. Зависть заполнила пустоту, которую я слишком долго не хотел в себе замечать.

Мои фотографии публиковали лучшие журналы, мои книги о ведении бизнеса расходились десятками тысяч. Меня, а не Олли узнавали на улицах и в ресторанах! Он был никем, и всё-таки не он мне, а я ему завидовал.

Зависть давала мне иллюзию жизни. Зависть – тоже талант. Она творит чудеса, это она, я уверен, привела меня на этот проклятый остров.

…

Каждый мог подтвердить, что я – гений, а Олли был никем, так что я имел право сердиться на себя за то, что его довольная рожа меня завораживает.

Несколько раз я проводил себя через одно и то же мучение – задавал ему вопросы о его жизни, будто бы из снисходительной любезности, а на самом деле – чтобы прикормить свою зависть.

Мои шпионы донесли, что он написал пару стихотворений, и специалисты, которым я их показывал, их очень хвалили. Мне всегда говорили, что я талантлив, но я-то знал, что именно Олли был по-настоящему творческой личностью, причём он обходился без надрывов и трагизмов, к которым нас приучали учёные идиоты – преподаватели в колледже.

Нас учили, что талант непременно должен орать от тоски и рычать от гордости, и ставили в пример целые шеренги психопатов вроде Ницше.

Нас заставляли имитировать вычурное враньё и наглость, которую недоумки вроде меня доверчиво принимали за гениальность. Но такие гении скукоживались, как сухие обрезки от ногтей, перед жизнерадостной креативностью Олли.

Даже здесь, на этом поганом острове, я вижу, как творчество лезет из него как пена из огнетушителя. Этот бывший шофёр не просто вспоминает и обдумывает свою жизнь, он пересочиняет её, как будто трудится над поэмой или симфонией, а я пытаюсь понять, зачем он это делает? Что именно он делает из своей прежней жизни?

Однажды отец на сутки запер его в деревянном сарае. Олли нашёл гвоздь, которым он изрисовал стены изнутри. Там были какие-то картинки, комиксы, истории. Он хохотал, когда мне об этом рассказывал, и говорил, что прекрасно провёл время. Я слушал его очень внимательно. Где находится этот сарай? Я отправил туда своих людей, но сарай, к сожалению, не сохранился. Олли мог бы стать известным художником или поэтом. Я думаю, что его сила была в том, что он не стремился к успеху, а хотел рисовать и сочинять стихи, в то время когда имитаторы вроде меня намеревались быть великими…

…

Но однажды я понял его изъян. Я сидел у его ног в грязи, а он, как всегда, на своём троне, как вдруг его рожа стала необычайно серьёзной. Его мучила совесть! Я вгляделся в его образы. Женщина? Ах, Олли! Коварный ты соблазнитель. Вот и она. Я и раньше знал, что женщины восхищали и вдохновляли его, но мне казалось, что он всегда оставался джентльменом.

Я всмотрелся в воспоминания Олли. Её лицо заинтересовало меня. Сочетание… ума… и гм… доверчивости? Олли беседовал с ней, а я подслушивал и любовался ею. Тут я заметил тот потрясающий момент, когда она поняла, что в него влюбилась. Интерес, пугливое изумление, потом её лицо засветилось, и меня пронзило видение её души, которая, как птица, делала круг и робко, словно сдаваясь, снижалась, чтобы строить своё гнездо в избранном ею мужском сердце.

А вот и счастливчик Олли, мудрый, как змий. Клянусь, в тот момент я понял, почему он оказался здесь, посреди темноты и гнили, рядом с таким уродом, как я! Я видел её лицо и поэтому точно знал, как он на неё смотрит. Он глядел на неё так, как будто она – самое прекрасное, что есть на свете. Только дураки могут сказать, что в этом нет ничего плохого.

Но я видел неправду того, что он делал. Он врал! Он понимал, что соблазняет её, и специально переигрывал. Даже я никогда не делал ничего подобного. Я делился с женщинами славой или расплачивался с ними деньгами, но взамен брал только то, что они сами соглашались мне дать. Я никогда не осмеливался делать вид, что наши отношения носят небесный характер.

А она дрожала от радости. Бедная земная женщина, обмануть которую ничего не стоит, только покажи ей кусочек неба.