Анна ухитрилась выломать из стены крепление батареи, освободила руки, но ноги по-прежнему связаны. Лакей вскакивает, сетка кровати клацает, освобожденная от веса.
Я всем телом наваливаюсь на лакея – неуклюже, слабо, отчаянно. Сотни раз я промахивался, задевал его легонько, будто отброшенная тряпка, но сейчас мне везет. Я хватаю зажатый в его кулаке нож, выворачиваю лакею руку так, что под моим весом клинок вонзается ему в живот. Мы оба валимся на пол.
Он стонет от неожиданности – рана опасная, но не смертельная – и начинает подниматься.
Смотрю на рукоять ножа, торчащую в животе, понимаю, что силы неравные: он слишком силен, я слишком слаб.
– Анна! – Я выдергиваю нож и толчком направляю его к ней.
Скользнув по половицам, нож останавливается в нескольких дюймах от ее протянутой руки.
Лакей царапает мне щеки, пытается схватить за горло. Я придавливаю его правую руку к полу, ударяю плечом в лицо. Он извивается, хрипит, пытается меня сбросить.
– Я его не удержу! – ору я.
Он хватает меня за ухо, резко дергает. Боль ослепляет. Я отшатываюсь, задеваю буфет, с него падает ружье.
Лакей высвобождает руку, отталкивает меня. Падая, я вижу, как рука Анны с обрывком веревки на запястье дотягивается до ружья. Наши взгляды встречаются. На лице Анны – неистовая ярость.
Пальцы лакея смыкаются у меня на горле. Я ударяю его разбитый нос. Лакей воет от боли, но лишь сильнее сжимает руки. Душит.
Грохочет выстрел. Голова лакея разлетается на куски, обезглавленное тело валится на пол, из шеи хлещет кровь, собирается в лужу.
Смотрю на ружье в дрожащих руках Анны. Если бы оно не упало с буфета… если бы она не дотянулась до ножа… если бы она освободилась на несколько секунд позже…
Я вздрагиваю, представив узкую грань между жизнью и смертью.
Анна что-то говорит, волнуется, но у меня не осталось сил даже слушать. Меня накрывает тьма, и последнее, что я ощущаю, – прикосновение ее руки, мягкое касание губ ко лбу.
С усилием разгоняю густой туман сна, кашляю. Анна испуганно вздрагивает. Она стоит на цыпочках, прижавшись ко мне всем телом, перерезает веревки кухонным ножом. Теперь я – Голд, подвешенный на потолочный крюк.
– Сейчас я вас сниму, – говорит Анна.
Судя по всему, она только что прибежала из комнаты напротив. Ее передник забрызган кровью лакея. Сосредоточенно морща лоб, она торопливо пилит веревку, промахивается от нетерпения, чертыхается, начинает снова. Через несколько минут мне удается высвободить руки.