Лежу в грязи, выкашливаю воду. Тело налито свинцом.
Тело Даниеля покачивается у берега.
Щеку обжигает пощечина.
Потом еще одна.
Смутно различаю силуэт Анны. Руки озера затыкают мне уши, влекут меня назад.
Меня зовет тьма.
Надо мной склоняется расплывчатая фигура.
– …найдите меня, – кричит Анна, но я едва разбираю слова. – Двенадцать минут восьмого, в вестибюле…
Томас зовет меня из глубины. Я закрываю глаза и возвращаюсь к утопленнику.
Моя щека прижата к обнаженной женской спине. Мы лежим на грязном тюфяке, путаясь в смятых, мокрых от пота простынях. Сквозь прогнившие оконные рамы сочится дождь, струйки воды скользят по стенам, собираются в лужи на полу.
Заметив, что я просыпаюсь, Мадлен Обэр поворачивается ко мне. В зеленых глазах камеристки пылает нездоровая страсть, темные волосы липнут к потным щекам. Она похожа на Томаса Хардкасла, утопленника из моего кошмарного сновидения, и готова схватиться за что попало, лишь бы уцелеть.
Увидев меня, она с разочарованным вздохом опускает голову на подушку. Меня задело бы такое откровенное презрение, но я утешаюсь воспоминанием о нашей первой встрече: Мадлен отдалась мне с бесстыдной готовностью, едва лишь я достал из кармана флакон лауданума.
Обшариваю взглядом хижину, ищу, не осталось ли наркотиков. Моя работа в имении завершена, новые портреты висят в галерее. На бал меня не пригласили, в доме не ждут, поэтому у меня выдалось свободное утро, которое я провожу здесь, в хижине, а мир забыл обо мне, как забывают о краске, смытой в водосток.
На стуле валяются передник и чепец Мадлен.
Вздрагиваю, как от удара, прихожу в себя, вспоминаю лицо Анны, ее голос, ее прикосновение, грозящую нам опасность.
Воспоминание позволяет мне подавить личность Голда.
Я был так переполнен его надеждами и страхами, терзаниями и страстями, что Айден Слоун казался зыбким сном.
Я забыл, что все это – не я.
Сползаю с тюфяка, задеваю груду флаконов из-под лауданума. Они разбегаются по полу, как стайка мышей. Отпихиваю их ногой, подхожу к очагу, где в углях дрожит одинокий лепесток пламени, подбрасываю в огонь растопку, кладу пару поленьев. На полке над очагом стоят полуготовые шахматные фигуры ручной работы. Некоторые покрашены, точнее, заляпаны краской. Рядом лежит нож, которым Голд их вырезает. Две из этих фигур окажутся в кармане Анны, а нож – тот самый, которым Голд искалечит себе руки.