Он разжимает кулак, показывает мне окровавленную шахматную фигуру и небрежно швыряет ее в камин, где она тут же сгорает дотла.
Он делает еще шаг:
– Ну, что делать будем?
Я цепенею, во рту пересыхает. Раштон всегда знал, что умрет молодым. В темном переулке или на поле боя, в безвыходной ситуации, там, где нет ни света, ни тепла, ни дружбы, ни любви. Он понимал, что балансирует на грани, и смирился со своей участью, но надеялся умереть с честью, доблестно сражаясь до последней капли крови, пусть даже и в самой безнадежной ситуации.
А лакей лишает его даже этого. Придется умереть позорно, без борьбы.
– Отвечайте! – нетерпеливо требует лакей.
Я не могу произнести ни слова, не могу признать поражение. Я так близок к разгадке, что мне хочется кричать от бессильной злобы.
– Отвечайте! – настаивает лакей.
Я с трудом киваю. Он нависает надо мной, обволакивает меня зловонным дыханием и вонзает клинок мне под ребра. Кровь клокочет в горле, заполняет рот.
Он приподнимает мне голову, глядит в глаза.
– Осталось только двое, – говорит он и рывком поворачивает клинок.
Дождь барабанит по крыше, копыта цокают по брусчатке. Я в карете, на сиденье напротив – две дамы в бальных платьях. Они перешептываются, сталкиваясь плечами, когда карета раскачивается на рессорах.
Меня пробирает озноб. Вот об этом и предупреждал Голд. Вот от этого у него и помутился рассудок. Где-то там, в темноте, поджидает лакей с ножом.
– Одри, он проснулся, – говорит дама, заметив, что я открываю глаза.
Вторая дама наклоняется ко мне, кладет руку на колено, обращается громко, как к глухому:
– Мы нашли вас, спящего, на обочине. А ваш автомобиль в нескольких милях отсюда. Кучер попытался его завести, но ничего не вышло.
– Меня зовут Дональд Дэвис, – с неимоверным облегчением говорю я.
В этой ипостаси я всю ночь гнал автомобиль к деревне, а когда кончился бензин, бросил машину и пошел пешком. До деревни я так и не добрался, в изнеможении упал посреди дороги. Судя по всему, Дэвис проспал весь день, что спасло его от лакея.