– Из-ви-ни ме-ня! – по слогам возмутился он. Когда ему было нужно, Дима прекрасно читал мои мысли. – Я, два года, пытаюсь, как лох. Вожу тебя, как приличный чувак кататься, пальцем не прикасаюсь, помогаю в работе… Жду, пока ты мне знак подашь, что готова… А ты – то с каким-то хуем в «Русскую кухню» являешься, то пишешь, что если бы не Скотт, ты так и умерла бы потомственной девственницей. Ты чего ждала? Естественно, я взбесился!

– Я думала, ты меня зовешь, потому что Сони в городе нет.

– Да, точно. Когда возишь баб в Корею, да эскорт-сервис держишь, практически некого пригласить пожрать, – он вздохнул, но тут же ухмыльнулся и закатил глаза. – Если б не ты, я бы умер от девственности.

Я молча сунула руки ему в карманы и прижалась к его груди.

Дима тоже затих и обнял меня за плечи. Мне нравилось стоять с ним вот так – обнявшись, ощущая его тепло и запах туалетной воды, а он терпеть не мог обжиматься на людях, как тинейджер. Говорил, что не желает пополнять армию сорокалетних парней, которые прыгают на танцполе рядом с юными женами и делают вид, что молоды сами. Счастье, мол, любит тишину. Не надо, мол, демонстрировать всем вокруг, что мы оба друг друга любим.

Отнимут.

Но сейчас он стоял, обняв меня и я всеми порами впитывала в себя этот миг: морозный воздух, крики, грохот хлопушек. И Дима. Мой Дима. Не Сонечкин, не Оксанкин. Мой.

– Я сегодня слышала, как одна девочка сказала другой о том, как мне завидует. Что хотела бы, хоть раз, переспать с тобой.

Кан усмехнулся: мы оба знали, она – не первая. Тичер была права: когда мужчина твой босс – это делает его в триста раз привлекательнее. Даже Женя, похожий на Пупсика, казался мне симпатяжкой. Надо ли говорить, что Дима кажется своим девочкам почти богом.

– Так ты веди себя, как приличная женщина, маши крыльями, чтобы все видели твои бриллианты и говори в туалете, что я – импотент, – отшутился он. – А то сперва не хочешь камни носить и смотришь на меня влажными глазами, а потом удивляешься, что твои подружки тоже захотели попробовать.

– У меня нет подружек, – ответила я, – кроме Андрюши. Но он весь в любви к своему соседу… – я сделала вид, что задумалась. – Соня и без того знает, что ты импотент. Остальные думают, что тебе лет тридцать и все равно хотят, невзирая на то, что я вру, что ты жмот и не даришь мне бриллиантов.

Дима расхохотался и, забыв про свой имидж, прижал меня к себе, ухватив за задницу.

– А те, что есть, говоришь, тебе Соня дарит, а?

У него изменилось вдруг настроение. Незаметно, неуловимо. Улыбка трансформировалась в оскал, а пальцы сжались сильнее.

– Мне больно! – я уперлась в его грудь, пытаясь высвободиться.

Опомнившись, Дима ослабил хватку. Взгляд стал серьезным и где-то пророческим.

– Если ты мне изменишь, неважно с кем, – он вроде бы шутил, но как-то слишком серьезно, – я тебя пристрелю, поняла?

Я обиделась: Оксанка, вон, много лет таскалась под небом, склоняя его имя в таких причудливых позах, что не всякий йог выгнется.

– Она – моя первая любовь, – сказал Дима, еще серьезнее, – ты – последняя. Другой не будет, я знаю; с тобой или без тебя. С тебя и спрос больше.

Он улыбнулся, пытаясь сгладить резкость, но это не помогло.