– Ты просто так говоришь, потому что его боишься.

– У тебя послеродовая депрессия, что ли? – осведомился он, чуть откинув голову и сунув руки в карманы, прищурил глаза. – Или с Димой поссорились?

– Ты теперь семейный психолог, что ли? Или он велел тебе занять меня, пока сам трахается с Соней, или с кем он там опять трахается?

– Если он и трахается, то потому, что ты его довела!.. Насколько я знаю, он на деловой встрече.

Я фыркнула.

– Ставит кому-нибудь утюг на живот?..

– Сейчас времена другие, – сухо ответил Макс и, передумав пить чай, начал посматривать на часы.

– Знаешь, все так восхищаются тем, какой он заботливый. И тем, как он должно быть, любит меня. Как он всю мою беременность вел, как роды принимал… Но мы-то знаем: насрать ему! Всегда было, всегда есть. Он мне прямо тогда сказал, что я ему подхожу по генетическим маркерам. И вау, надо же, аж от бесплодия исцелился, стоило разочек сунуть в меня свой член! Знаешь, я решила: сейчас поправлюсь, открою специализированную клинику. Кан возражать не будет. Он ревнивый лишь с теми, в кого влюблен.

– Любовь, – сказал Макс, не глядя на меня, – это как цветок. Если выдрать ее с корнем и гладить по лепесткам, она умирает. А ты не гладишь, ты ее просто на терке трешь. Я думал, ты только со мной такая, но ты и в самом деле пристукнутая.

Он ушел, не дав мне ответить и беспокойно побродив по гостиной, я поднялась в детскую.

Няне было строго приказано не оставлять меня ни на миг одну и если что вызывать охрану. Это была своего рода терапия: в детскую заходить, чтобы с няней сразиться.

Мне всегда казалось, что и она моих приходов, в глубине души, ждет. Няня была уже взрослая, заслуженная-перезаслуженная. Звала меня «Ангелочкой», «малышкой» и «деткой». С таким превосходством в глазах, словно я была одноклеточным. Она считала меня тупицей, соской, выжившей из ума истеричкой, которая вышла замуж за богатого мужика и теперь бесится, не зная, чем бы себя занять.

Была ли она права? Я уже и сама не знала.

Стоило мне войти, няня отложила вязание и уставилась на меня. Подчеркнуто игнорируя этот взгляд, я прошагала мимо.

Близнецы, в разноцветных махровых комбинезончиках лежали в своей кроватке и тянули в пространство растопыренные пальчики. План «А» удался. Оба мальчики, оба, на редкость хорошенькие… Насколько я могла судить по фото в Димином кабинете. При виде меня они так орали, что я очень редко видела что-либо, кроме багровых щечек и широко распахнутых ртов. Они в самом деле были похожи на Диму. Разрез глаз, форма ушей, все это было Димино.

Даже мысок волос на лбу, но они родились светловолосыми, в меня и, быть может, в череду светловолосых родственников Диминого отца.

И всякий раз, когда я видела их макушки, то вспоминала, как испугалась до смерти, увидев их в первый раз. Думала, Кан сейчас приглядится и сунет в бочку всех нас троих; как царь Салтан.

Дима не сказал мне ни слова, ни тогда, ни сейчас. Но я успела поверить, что скажет и так себя накрутила, что чуть с ума не сошла.

В самом начале, еще внутри меня, они вызывали у меня токсикоз. Теперь раздражение было чисто психическое. Стоило взглянуть на детей, в чьих чертах которых все четче проступали его черты, я начинала злиться, сама не понимая, что на меня нашло. Не на Диму, который подложил мне подушку под бедра, опасаясь испортить простыни. На детей, которые были не виноваты…

История повторялась. Как моя мать, я родила в надежде заполучить мужчину. Как и она, я не смогла его удержать. Дети не вызывали никаких чувств, кроме раздражения. Теперь я понимала, как можно не любить собственных детей.