— Теперь мне всё ясно, — со злостью сказала Фэр. — А я и думаю, откуда у с виду нормального мужчины пристрастие к таблеточкам. Но вы не учли одну деталь, Джерри Анселми, — тут не Амстердам и торговля наркотическими препаратами у нас запрещена.

На его лице ни мускул не дрогнул, а в глазах, дерзких и ярких, плясали искры. Непонятно, какие эмоции испытывает этот человек: весело ему или грустно, паникует ли он, психует, волнуется. Похоже, ему всё до барабана. Фэр такая непробиваемость взбесила, и она захотела вылить на Джерри коктейль, чтобы вывести его из равновесия.

— Я вас не понял, мисс, — мягко ответил он. — Я ничем не торгую, кроме своего голоса, тела и совести. А вам не рекомендую торговать и этим. Оно того стоит, только если за него уплачена большая цена. И не учите меня жизни. Терпеть не могу нравоучения! Мы с вами находимся по разные стороны баррикад, смею вас заверить.

— Я и не собиралась вас учить. Тратить время на такого, как вы? Увольте!

— А какой я?

Фэр едва не зарычала. И что за манера у него — ставить в тупик? Извивается, как уж на сковородке.

— Ну же, мисс, говорите прямо. Убейте меня словами, я мазохист и жажду мук. Вы же хотите, чтобы во мне проснулась, а-ха-ха-ха, совесть! Так дерзайте. Каков по-вашему Джерри Анселми?

— Наглый самовлюблённый павлин! Да ещё и наркоман! — выпалила Фэр, забыв, что она инспектор полиции. Тос ретировался — нырнув под барную стойку, изобразил, что копается в ящиках с бутылками.

— Мне нравится ход ваших мыслей, продолжайте, — переплетя пальцы, Джерри медленно провёл ими по губам.

— Мерзавец, который считает, что ему всё дозволено, потому что пользуется успехом у женщин. А, может, и не только у женщин! Судя по количеству штукатурки на вашем лице, я бы не удивилась, — тут Фэр умолкла, осознав, что зашла далековато.

— Ммм… а-ха-ха-ха! — Джерри сверкнул зубами, как фотомодель перед объективом камеры. — Знаете, в данном случае я умываю руки. Ваше мнение — только ваше, мисс. Оспаривать его и оправдываться — это унижать себя. Раз вы позволяете себе хамить едва знакомому человеку, вы не стоите ни моих нервов, ни моего времени. Счастливо, — он спрыгнул с барного стула и, вышагивая, как по подиуму, направился на выход.

Фэр хотела его догнать, вытащить пистолет, жетон и арестовать, но не успела — с танцпола раздались крики. Музыка замолкла и народ расступился — некая девушка упала в обморок.

Поискав глазами комиссара, Фернанда увидела: тот спит на столе. Пришлось рассекречиваться. Она выудила из сумочки жетон и ворвалась в толпу, приказав охранникам вызывать скорую. Связалась по рации с Берни, чтобы тот арестовал Джерри Анселми и всех, кто находился в клубе.

Измотанная и злая, Фэр мечтала задержать весь город. Так её взбесило, что какой-то паршивый певец вывел её из себя, вызвал гнев, беспокойство, стыд. Джерри Анселми. Что ж, это имя она запомнит!

Сплюнув от отвращения, Фернанда покинула «Угартэ», где уже орудовали копы, размахивая дубинками и пистолетами. Последнее, что она услышала, — жеманные вопли стилиста Энеаса Арайя:

— Не надо меня лапать! Фу, какой ты грубенький, бугайчик! Это ж Армани! Моя одежда стоит дороже, чем твоя жизнь! И ва-аще где тут камера? Аллё-ё! Приветик! Я помашу ручкой? Что-о? Это не шоу «Скрытая камера»? Ну вот, бугайчик, ты меня расстроил. Наручники? О, май гад! А они хотя бы со стразами?