- Ничего, этот обойдется без электростимуляции. Если не сработает, второго подключим к аппарату.

- Это… безобразие… средневековье какое-то… живодерство!

Эти возгласы донеслись уже издалека. Помощник Золкина увел доктора к одной из полуторок, отнял сумку и тетрадь, усадил в кабину, а к двери приставил бойца. Алевтина обхватила себя руками и демонстративно отвернулась, как бы не желая иметь ничего общего ни с кем. Ни с «живодерами», ни с теми, кто молчал, не пытаясь им помешать или хотя бы возразить.

- Вы чего хотите добиться, какого эффекта? – Спросил Филин.

- Любого, - Золкин пожал плечами. – Это, кстати, в твоих интересах. Если фриц озвереет и полезет в драку, твой рассказ о прорыве получит косвенное подтверждение. А если мы потом не сможем убить его тремя очередями – я возьму обратно всё, что про тебя наговорил.

- Я категорически возражаю! – У палатки, превратившейся из полевого помещения для допросов в полевую же лабораторию, вдруг появился подполковник Стасенко.

Это становилось его визитной карточкой – появляться неожиданно: то внутри вагона, то рядом с ним, уже опрокинутым, то в километре от него посреди чистого поля. А в момент стычки с немцами-окруженцами подполковник наоборот внезапно исчез и вновь материализовался лишь, когда бой закончился. Теперь Стасенко вырулил из-за палатки, хотя никто не видел, как он туда зарулил.

- Против чего конкретно? – Спокойно спросил Золкин. – Тоже пожалели врага? Доктора я понимаю, она давала клятву советского врача и не может навредить даже немцу. А какая мотивация у вас, подполковник?

- Вы не имеете права проводить опыты… без согласования с командованием! – Стасенко был пустослов, но не такой уж глупец, выворачивался из любых ситуаций достаточно ловко. – У вас нет на это полномочий! Добытые нами трофеи несомненно имеют высший уровень секретности и разбираться с ними должны компетентные специалисты. То, что вы собираетесь сделать – самоуправство!

- Вот оно что, - майор Золкин обозначил на губах холодную усмешку. – Изучение захваченного поезда некомпетентными лицами это нормально, а опыты с содержимым трофея – самоуправство? Раздвоение нормы получается, подполковник. Или вы готовы признать, что тоже превысили свои полномочия? И что ваше желание потешить самолюбие привело к утрате важного секретного трофея?

- Я… - Стасенко побагровел и покрылся потом. – Я не думал, что это… секретный трофей. Поезд как поезд… я думал… там матценности. Немцы много их вывозят в Германию. Горит земля под ногами у фашистских грабителей!

- Стой, - Золкин поднял руку. – Раз, два. Попытка перехватить награбленное и отправить пару вагонов тихой скоростью в глубокий тыл на своё имя – тоже повод для уголовного дела. Куда ни кинь, всюду клин, подполковник. Но я дам тебе шанс. Просто заткнись, сядь в машину рядом с докторшей и я всё забуду.

Стасенко утер со лба крупный пот и покорно кивнул. Было глупо надеяться, что подполковник решит стоять за советскую мораль до конца, но Филин рассчитывал, что замполит продержится чуть дольше. Хотя бы минут пять. Что могли дать эти пять минут? Никита не имел четкого ответа, но его мучило предчувствие какого-то озарения. Оно давно подкатило, но никак не могло оформиться во внятную мысль. Филину требовалось ещё хотя бы немного времени на размышления, а если точнее – на интуитивный поиск разрешения возникшей проблемы.

- Товарищ лейтенант! – Вдруг раздался вопль поставленного у полуторки бойца. – Санинструктора сюда! Быстрее!

- Что? – Пожилой лейтенант обернулся и вопросительно вскинул брови.

- Там эта… докторица… припадок у неё какой-то!

- Вот чёрт!

Лейтенант побежал к машине и следом припустили все, кроме Золкина и Стасенко.

Капитан Филин пришел к финишу первым. Он рывком распахнул фанерную дверцу и едва успел поймать выпавшую из кабины Ерёмину. Левый рукав её гимнастерки был закатан, а в правой руке доктор крепко сжимала шприц. Глаза… эти чудесные васильковые глаза, во-первых, превратились в черные с тонкими синими каемками между широченными зрачками и белками, а, во-вторых, были широко раскрыты и смотрели куда-то в неведомую даль. По телу Алевтины то и дело пробегали судороги разной частоты и амплитуды, кожа сделалась бледной и липкой. Дышала Ерёмина тоже как-то судорожно, не ритмично. Наверняка что-то в этом роде творилось и с пульсом. Филин попытался его нащупать, но не сумел.

Никита осторожно положил доктора на землю и приподнялся, выискивая взглядом санинструктора. Молодой солдатик с большой санитарной сумкой был уже на подходе, но с первого взгляда стало понятно, что толку от него будет ноль целых, ноль сотых. Перевязать, наложить жгут или шину он, возможно, умел. Что-то более сложное – вряд ли.