Коробочка хрустит в тонких, но невероятно сильных пальцах Танарэса. На волосах насторожившегося Элора вспыхивают искорки, ногти отрастают в золотые когти. Кажется, я даже со своего места ощущаю запах раскалённого металла.

— Я знаю, — Танарэс опускает руки. — Я мог бы гордиться тем, что справился с божественной волей. Мог бы гордиться тем, что единственный из архивампиров на том поле боя не пытался убить наших союзников. В горячке боя я не видел, кого и скольких убиваю, словно сам Нергал решил пощадить мои чувства. И всё же мне невыносимо от того, что я снова не смог защитить. Что я, хоть и предлагал, не смог отомстить вместо тебя. И что ты пострадала.

— Я поправляюсь.

— Ты не похожа на себя, — в лице Танарэса слишком много жалости и боли. — Мы много говорили с тобой, очень много, хотя ты не горела желанием это делать. Ты рассказывала мне о себе, и сегодня я пришёл, чтобы рассказать тебе о тебе.

Очень наивно предполагать, будто он может рассказать мне что-то действительно новое, но я не возражаю: разумнее выслушать, чем тратить время и силы на спор, после которого мне всё равно придётся выслушать его рассказ обо мне.

Не выпуская своих вещей из рук, Танарэс садится на стул для посетителей. Плечи непривычно опущены, в позе ощущается скованность. Склонив голову набок, Танарэс ненадолго задумывается. Вздыхает.

— Риэль Сирин всегда была свойственна двойственность, потому что с самого детства, с самой утробы матери она никогда не была одна…

Меня будто ударяет. Набат звенит внутри, на несколько мгновений заглушая все прочие звуки, даже печальный голос Танарэса.

Вспышка резко проходит, и теперь я слышу. Слушаю.

О драконессе Риэль Сирин и её играх с братом. Об их запрещённых главой рода шалостях. О том, как замечательно, когда вас двое. Я слушаю… и понимаю, что Танарэс рассказывает не только то, что я ему говорила.

О чувстве душевной близости я никогда столько не говорила.

А если и говорила, то не совсем так.

В рассказе Танарэса реальные факты перемежаются с рассуждениями о мире на двоих, о том, что всё в таком случае воспринимается особо и, кажется, просто не может быть другим. Это правда, но в мелочах мало похоже на действие связи между мной…

…между мной и…

Халэнном.

Танарэс не умолкает, он говорит и говорит обо мне и Халэнне, о том, что брат был частью мира и меня, о том, как без него всё потеряло цвет и смысл, и я вдруг понимаю, что эмоции в этой истории — это не мои и Халэнна, это чувства самого Танарэса.

Рассказывая обо мне, он говорит и о себе и своей сестре.

Его история смешивается с моей, но искренность в голосе, вера в эту историю не уменьшается.

Постепенно с меня и Халэнна Танарэс переходит на себя и Нильсэм. Как они играли. Мечтали. Читали. Шалили. Сбегали из дома. Как сразу после смерти матери он уговорил Нильсэм стать вампиром, и Нильсэм согласилась ради него, ведь она, как и мама, собиралась остаться человеком, а он один, без Нильсэм, не представлял себе вечность. Их отец выпросил для Нильсэм квоту на обращение, закреплённую за Изрель. Танарэс и Нильсэм, взявшись за руки, держались в момент обращения. Это был месяц смерти, последние дни. Их отец, едва сдав наследнику дела Наэрского кантона, завершил свой жизненный путь.

Танарэс рассказывает о безграничной поддержке Нильсэм в эти трудные годы. Как Нильсэм просила его найти себе кого-нибудь, ведь он уже взрослый, глава кантона, и пора заводить свою семью. Как она вносила в его жизнь радость и свет, отвлекала от дел, организовывала праздники и прогулки, знакомила с девушками, помогала с делами, выслушивала, оставляла ему маленькие подарки среди вещей.