— Вас хоть кто-то навещает… иногда?

— Не. Меня уже хотели в дом… — как это — престарелых? — отправить, а я не хочу. Тут у меня соседка, врач Вышницкая, уже на пенсии, дай ей бог здоровья, дак внучек ее Сережа бежит утром в детский садик и мне крикнет каждое утро: «Жива, бабуля?» Я в окно, занавеску открою: «Жива, жива». Дай бог им здоровья.

…Время уже позднее, она ложится спать в шесть вечера, а сейчас одиннадцатый, несколько раз порывался я уйти, а она все удерживала. «Посидите хоть немножко. Когда мне еще так будет».

Поздно вечером кто-то постучал в окно, она вышла за порог, с кем-то что-то говорила, вернулась. Кто же так поздно?

— А это приходил парень этот, который дрова заготовлял. Пьяный. Рубль просил. Он приходит иногда.

В начале двенадцатого мы стали прощаться. «Напишите мне письмо…», — неожиданно попросила Анастасия Ивановна. «Да мы еще завтра увидимся, — успокаиваю ее, — я еще не уеду, буду у вас». — «Все равно, потом напишите, мне прочитают». Кто же? Ах да, Вышницкая, соседка.

— Не, у меня еще женщина есть. Вот тут одна ходит, счетчик проверяет.

…Ночью возвращаюсь в гостиницу. Опять мимо огромной школы, во дворе которой стоит памятник ее Диме.

А ведь каждый погибший, каждый погибший был чей-то сын…

* * *

Утром и был мой первый визит в школу. «Знаете ли Огурцову Анастасию Ивановну?» — спросил я завуча по внеклассной работе. «Да», — был ответ. — «А где она живет?». — «Да где-то тут, неподалеку», — был ответ. — «Не где-то, извините, а девятая изба слева от школы». — «А что, — насторожилась заведующая, — мы за памятником ухаживаем». — «Да за памятником-то легче ухаживать, чем за живым человеком. Хоть одну грядку на ее огороде дети пропололи?». — «А она к нам ни за чем не обращалась», — был ответ.

Потом я к председателю райисполкома пошел. Официально представился. «Знаете ли Огурцову Анастасию Ивановну?». — «Да что-то слышал, не помню уж», — был ответ. Рассказал вкратце. «Ну так что?» — был вопрос. — «Да то…». Ну что на этот ответить?

Председатель райисполкома долго и с подозрением глядел на меня:

— А вы что, ее родственник?

Я ушел. Поспешил к Анастасии Ивановне: она ждала, мы условились с ней пойти на воинское кладбище.

Она шла сгорбленная, вперевалку, частя кривыми стоптанными ногами, и было странно, что ноги еще держат ее.

На кладбище она показала могилы, которые когда-то мерила шагами. Вот здесь они семеро стояли перед расстрелом, вот здесь Дима очнулся, из могилы вылез… и вон туда, к реке пополз, кровь с себя смыл и в Березовку пошел, его березовские любили очень, ребята-то. Под утро, к свету, пришел, это семь километров. «А вот здесь Лександр мой сейчас лежит…».

* * *

Последний визит мой был к секретарю райкома партии. Из трех секретарей я выбрал женщину — Татьяну Дмитриевну Ермакову. Снова все рассказал о старушке Огурцовой. Сказал, что мы теперь, живя в другое время, не сделаем, не сможем сделать, не сможем столько дать, сколько она дала стране, Родине, людям. Что одна она осталась, совсем одна, что жизнь ее замаяла и жить ей осталось совсем немного, так неужели же нельзя сделать так, чтобы в оставшиеся недолгие дни ее ничто в жизни не тревожило. Кроме воспоминаний. Что наше государство очень много в последнее время сделало для фронтовиков, их семей, но что эта государственная забота никак не отменяет нашей человеческой заботы, а, наоборот, подсказывает, учит чуткости.

Татьяна Дмитриевна сняла телефонную трубку. Позвонила начальнику районного узла связи, потом директору комбината коммунальных предприятий, потом еще какому-то заведующему. На все звонки ушло чуть больше десяти минут. С Анастасии Ивановны Огурцовой была снята плата за радио, за воду и за свет. И ежегодная машина дров была обеспечена. И единовременную денежную помощь Татьяна Дмитриевна обещала выделить. Единственное, за что извинилась: пенсию Огурцовой изменить нельзя.

Через два часа я зашел к Анастасии Ивановне проститься. Она встретила меня не просто радостно, она была счастлива, как бывают счастливы только малые дети. Оказывается, к ней уже приходили школьники и учителя из обеих школ, еще кто-то приходил — справился о ее здоровье, беспокоился, не нуждается ли в чем.

И мне бы с ней порадоваться — благополучно, за десять минут разрешились теперь все ее заботы и печали. Наверное, можно считать все благополучно, все хорошо, если забыть, что перед теми десятью минутами было еще столько лет.