— Извините, Лев Николаевич, я еду в срочную командировку, билет в кармане.

Глупость. Дерзость. Вызов — речь о первом лице государства. Никакой командировки не было, проверить не составляло труда. Я никогда больше не видел такого лица Толкунова, оно потемнело. Он сказал резко:

— Вы меня не поняли! Через шесть дней, в пятницу, речь должна быть вот здесь! — он указал на свой стол.

— Ты с ума сошел! — шумел управделами «Известий» О.Н., невысокий, пухлый, мне кажется, он был связан с КГБ. — Это же высшая точка в биографии. Люди под это дело получают квартиры и дачи, как условия для работы, под это дело можно…

Квартира, это, конечно, хорошо.

Лев Николаевич подобными просьбами больше не обременял. Были просьбы другого рода.

— Я тут написал воспоминания о войне. Чувствую, никак не могу подняться над окопом. Вы не посмотрите?

Воспоминания — 40 машинописных страниц — предназначались для книги, частично — для «Недели». Я наметил сокращения (для «Недели»), замечаний и вопросов набралось 12 страниц. Главное: это были полководческие воспоминания — тактика, стратегия, мелькали номера и наименования воинских частей, действовали фронты, дивизии, полки, а рядового солдата — не было. Нужно было не подниматься над окопом, а спуститься в него.

Я дописал концовку. Как много лет спустя после войны Толкунов поехал в Орел, Курск — на места боев, взял с собой Андрея, сына. Ночь перед тем не спал, волновался, из окна вагона начал узнавать излучину реки, деревню, опушку леса. Толкунову стало плохо с сердцем. Не доехав, он сошел с сыном на маленьком полустанке и пересел на встречный поезд — обратно, в Москву.

— Откуда вы про это знаете? — чувствительный Толкунов факт этот скрывал и спросил не без подозрения.

— Да вы же и рассказывали.

— Правда?.. Забыл.

В «Неделе» он оставил все как есть. А в книге сердечный приступ и возвращение с полпути изъял. Просто едут. Наверное решил, что долговременные читатели книги чувствительность примут за слабость.

Он никогда не говорил в своем кабинете через стол. Вставал, приветливо улыбался, прихрамывая, обходил стол и, как собеседник, садился напротив, вытягивая вперед негнущуюся ногу.

Он, единственный из советских Главных редакторов, заходил в маленький, рядовой кабинет: «Ну, как вы тут?» Однажды зашел: «Как вы думаете, удобно мне зайти к М.?» У М. недавно выбросился сын с 11-го этажа. «Вам — да».

Сам, без камердинера, набирал телефон: «Вы свободны?»

Был совершенно далек от интриг, излишне доверчив. К сожалению, часто ошибался в людях, всегда — в лучшую сторону. Это потом стоило ему немало горьких минут.

Вообще, находясь на вершине, трудно доверчивому властителю увидеть людей внизу: умное лакейство не отличить от преданности и даже хитрую ложь — от правды. Находясь на вершине невозможно разглядеть мелкие пороки, в которых человек виднее всего.

Человек мягкий, он держал в первых замах опытных церберов, так ему было спокойнее. Конечно, Толкунов был человеком своего времени (иначе и быть не могло), но не полностью, и верхние эшелоны власти устраивал поэтому не до конца. Был слишком для них образован, мягок, впечатлителен. Не мог сопротивляться правде.

В 1976-м Льва Николаевича освобождают от должности, назначают председателем правления Агентства печати «Новости». В качестве компенсации переводят из кандидатов в члены ЦК КПСС.