Я молчала, осознавая услышанное. И ведь примерно такая картина убийства в последние недели у меня в голове и выстраивалась, но получить тому подтверждение следствия…

— Что теперь будет с этим Шнитке? Каторга? Казнь?

— Э нет, — усмехнулся Аракчеев. — Так просто он не отделается. Будет сидеть в Петропавловской, пока останется хоть иллюзия какой-нибудь пользы. Живого преступника предъявить всегда лучше, чем записанные показания мертвеца. Более того, охраняют его похлеще Императора, чтобы англичане не добрались до столь неудобного свидетеля. Не беспокойтесь, жизнь его сейчас — ад, но сдохнуть ему не позволят.

Я кивнула, хотя подметила, что какой-либо ненависти к аптекарю не испытываю. Он был лишь инструментом — жадным, беспринципным, но никакой неприязни к моему отцу не имел, не было у него личного интереса именно в его смерти. Так, насекомое, которое стоило бы раздавить, но если в стеклянной банке от него больше смысла сейчас, то пусть так и будет. Но вот…

— Дюпре?

Граф откинулся на кушетке, прислонившись к стенке вагона, но отстранился с руганью — деревянные доски обшивки промерзли насквозь.

— Вот тут мы ступаем на тонкий лед. Павел отправил в Лондон ноту протеста самым быстрым пакетботом, и недавно ответ был получен. Георг-сын[135] выразил свое возмущение вмешательством в дела частной коммерческой компании и оголтелым обвинениям английского аристократа в столь страшном преступлении. В выдаче Дюпре было отказано, а также выставлено требование о контрибуции за разгром миссии Ост-Индской компании в Петербурге.

— То есть Англия пошла на прямую конфронтацию?

— Именно, — кивнул граф. — Георг понимает, что доказательства сопричастности его самого или правительства налицо, но вместо попыток сгладить конфликт пошел на его обострение.

— Это война?

— Пока нет, но вполне возможно. Все зависит от позиции Франции, частично — Австрии. Марат выжидает, но ему выгодно прямое столкновение Англии и России, в этом случае он сможет поудить рыбку, не запачкавшись никак. Франц же пока молчит.

— Пруссия?

— Мнение Фридриха-Вильгельма никого не интересует. Пруссия слаба сейчас, занята внутренними проблемами. Думается, что пока Георг не заручится поддержкой Франции или Австрии, он большую войну не начнет, тем более что ему выгодно выжидать нашего ответа. Если Россия выступит первой, он на всю Европу объявит русского медведя кровожадным агрессором.

— Но если Павел Петрович стерпит, он потеряет лицо, — предположила я.

— Именно, — кивнул Аракчеев. — Сейчас мы в крайне паршивой ситуации, когда ответить — плохо, смолчать — как бы и не хуже. А ведь еще и Польша начинает колобродить, неймется панам.

Тут можно было только пожать плечами: Польша всегда недовольна. Удивительно, что растащенная на куски Австрией, Пруссией и Россией, она врага видела почему-то исключительно на востоке, полагая себя несчастной жертвой коварных москалей. Хотя ведь жива еще в народе память о Смуте и роли поляков в ней!

— Поэтому принято решение возобновить планы об Индийском походе.

Если бы не сидела — упала бы!

Индия была давней мечтой, совершенно иррациональной, Павла Петровича. Может быть, это было ответом на захват англичанами Мальты, воспринятого Императором как пощечина, но говорили, что идеи столь дальнего похода завладели им еще в юности.

Лично я смысла в этой затее не видела никакого, о чем и сообщила Аракчееву, раз уж мы собрались откровенно поговорить.