Спустя несколько недель патриарха ждал новый удар. В ночь на 21 сентября 1610 года бояре, опасавшиеся Тушинского вора, впустили в Москву польское войско гетмана Жолкевского. Протесты патриарха не были приняты во внимание. Святителю было сказано прямо, что его дело смотреть за церковным строением, в мирские же дела ему вмешиваться не следует.
Между тем Сигизмунд отказался от достигнутых ранее договоренностей. Теперь уже он сам, а не королевич Владислав намеревался занять русский престол. Разумеется, вопрос о переходе короля в православие даже не ставился; фактически речь шла о простом присоединении России к Речи Посполитой.
Филарет и Голицын, однако, не поддавались на уговоры поляков и твердо держались того наказа, который дал им патриарх. В конце концов, им пришлось отправлять в Москву гонца за дополнительными инструкциями. К тому времени в Москве уже знали о намерениях Сигизмунда. Среди бояр нашлось немало таких, кто готов был полностью подчиниться королю: ими двигало чувство самосохранения и животный страх перед чернью, все еще поддерживавшей Тушинского вора. И лишь патриарх по-прежнему незыблемо стоял на защите православия и государственных интересов России. Не раз изменники бояре приходили к нему, убеждая подчиниться требованиям короля. Во время одной из таких встреч, 30 ноября, Гермогену предложили подписать заранее составленную грамоту королю. Патриарх не только сам решительно отказался подписывать грамоту, но и воспретил делать это боярам; кроме того, он стал угрожать разрешением русских людей от клятвы королевичу Владиславу и призывом к открытой защите веры и государственности. В приступе гнева один из изменников, Михайло Салтыков, замахнулся ножом на патриарха. Гермоген не испугался, но тут же проклял боярина. Немного спустя Салтыков раскаялся и выпросил прощение — но, конечно, неискренне, лишь внешне. Он так и остался личным врагом патриарха.
На следующий день в Успенском соборе святитель обратился к народу с речью, убеждая собравшихся не присягать королю, но встать на защиту веры и отечества. Эти слова нашли самый живой отклик в сердцах людей, хотя поляки и постарались, чтобы крамольные речи патриарха не получили дальнейшего распространения. Бояре же все-таки отправили грамоту своим послам под Смоленск с выражением готовности признать волю короля Сигизмунда. Подпись Гермогена отсутствовала, и это дало основание русским послам не подчиниться указаниям московских изменников. Голицын и Филарет заявили, что без согласия патриарха не может быть и речи о каких бы то ни было уступках. «У нас, — говорил полякам Василий Голицын, — издавна так велось при прежних государях: когда какое-либо государственное или земское дело начиналось, то все государи наши призывали на совет патриарха и митрополитов и архиепископов и без их совета ничего не приговаривали. Ныне по грехам нашим мы стали без государя, а патриарх у нас человек начальный (то есть главный. —
К этому времени изменилась ситуация и в самой России. 11 декабря 1610 года Лжедмитрий II был убит одним из своих сподвижников, крещеным татарином Петром Урусовым. Весть об этом вызвала бурную радость в Москве — как среди поляков и их приспешников, так и среди патриотов. Если прежде многие мирились с присутствием в столице поляков, главным образом, из-за боязни Вора, то теперь все чаще стали раздаваться призывы к изгнанию захватчиков. По свидетельству самих поляков, «для лучшего в замысле успеха и для скорейшего вооружения русских патриарх Московский тайно разослал по всем городам грамоты, которыми, разрешая народ от присяги королевичу, тщательно убеждал соединенными силами как можно скорее спешить к Москве, не жалея ни жизни, ни имуществ для защиты христианской веры и для одоления неприятеля». Первые (не сохранившиеся) патриотические воззвания патриарха Гермогена появились 25 декабря 1610 года; последующие были написаны 8 и 9 января 1611 года в Нижний Новгород и Суздаль или Владимир.
Поляки и московские изменники постарались изолировать патриарха от народа. 16 января 1611 года на патриаршем дворе была поставлена стража, не пропускавшая даже его дворовых слуг; «дьяки и подьячие и всякие дворовые люди поиманы, а двор его весь разграблен». Эти меры должны были предотвратить появление новых воззваний Гермогена. Но изоляция святителя не остановила широкого народного движения. Призывы патриарха и других русских патриотов были услышаны; в городах России стало создаваться народное ополчение для борьбы с польскими оккупантами и освобождения Москвы. Автор так называемой «Новой повести о преславном Российском царстве и великом государстве Московском, о страдании нового страстотерпца святейшего кир Гермогена, патриарха всея Руси», написанной во время заточения святителя, очень хорошо показал, какое значение придавали русские патриоты величественной фигуре томившегося в плену патриарха: «О столп крепкий и непоколебимый! О крепкая стена и забрало у Бога и Пречистой Его Матери! О твердый алмаз, о поборник непобедимый! О непреклонный веры заступник! О воистину пастырь неложный!.. И видим все: не даст слову Божию пропасть на земле и, хотя всегда рядом со смертью ходит возле общих наших врагов и губителей, однако хранит надежду на Творца нашего и Божию Матерь, и на великих чудотворцев, общих наших заступников и богомольцев. Ежели ему, государю, и случится за слово Божие умереть — не умрет, но жив будет вовеки. Во всеуслышание и решительно следует сказать: если бы таких великих, стойких и непоколебимых столпов было у нас не мало, то никогда бы в нынешнее злосчастное время наша бы святая и непорочная вера от тех душепагубных волков, от явных врагов, чужих и своих, не пала, но еще более бы просияла. А ныне один уверенно стоит и всех держит, а врагам сурово грозит. Один только у нас ныне есть у Бога и Пречистой Его Матери стена и забрало, так это он, государь, великий святитель и крепкий заступник».
11 февраля 1611 года, когда Первое ополчение под предводительством Прокофия Ляпунова, продвигаясь к Москве, разбило отряд воеводы Куракина, Михайло Салтыков приступил к патриарху с требованием, чтобы тот своим авторитетным словом остановил ополченцев. «Если ты и все сущие с тобою изменники и королевские люди изыдете из Москвы вон, то я отпишу к ним, чтобы возвратились назад», — отвечал святитель.
В марте ополчение подошло к Москве. На Страстной неделе в столице началось восстание против поляков, переросшее в страшную резню, продолжавшуюся два дня. По совету русских изменников поляки подожгли город, а сами укрылись в Кремле и Китай-городе. Патриарха низложили (в сан патриарха вновь был возведен грек Игнатий) и заточили в темницу Чудова монастыря.
В темнице святитель испытывал ужасные лишения. Ему запретили разговаривать, покидать тесную келью. Доступ к нему имели лишь изменники, по-прежнему пытавшиеся уговорить святого выступить против ополчения Ляпунова. Старца попросту морили голодом, причем открыто попирая его человеческое достоинство. По свидетельству источника, «метали страдальцу Христову не человеческую пищу: на неделю сноп овса и мало воды в кувшине. И так претерпел около года времени» И тем не менее дело, которому служил патриарх Гермоген, не погибло, но, напротив, продолжало шириться и крепнуть. Призывы патриарха подхватили архимандрит Троицкого монастыря Дионисий и троицкий келарь Авраамий Палицын: они обращаются со своими грамотами к народу и призывают к сопротивлению. Сам Гермоген из своего заточения находит возможность еще раз обратиться к народу. 30 августа 1611 года, уже после гибели под стенами Москвы Прокофия Ляпунова и распада Первого ополчения, святитель пишет свое последнее воззвание нижегородцам. До него дошли слухи о том, что стоявшие под Москвой казаки хотят присягать сыну Лжедмитрия II и Марины Мнишек, так называемому «Воренку». Но из двух зол — интервентов и «воров» — нельзя выбирать и второе. Святитель заклинает нижегородцев и казанского митрополита Ефрема не допустить подобного развития событий, призвать казаков прекратить грабежи и разбои.
Нижегородское ополчение, возглавляемое нижегородским торговцем, «выборным человеком» Кузьмой Мининым и князем Дмитрием Пожарским, завершило дело освобождения Москвы и всей России. Но патриарху уже не суждено было увидеть плоды своих трудов и забот. Когда поляки и московские изменники узнали о движении нижегородского ополчения к Москве, они вновь стали требовать от патриарха, чтобы тот выступил с осуждением ополченцев. Мужественный старец ответил решительным отказом: «Да будут те благословенны, которые идут на очищение Московского государства; а вы, окаянные изменники московские, да будете прокляты!»
Патриарх Гермоген скончался 17 февраля 1612 года. Причины его смерти по-разному называются в источниках: одни говорили, что святитель умер голодной смертью, другие — что он «от зноя задохнулся» (то есть был отравлен печным дымом) или был удавлен. Спустя несколько месяцев после его смерти, в конце октября 1612 года, Москва была освобождена от поляков, а через год было осуществлено и другое желание патриарха: 21 февраля 1613 года на престол Российский избран юный Михаил Федорович Романов, на которого святейший патриарх указал еще в 1610 году.
Подвиг патриарха Гермогена был высоко оценен современниками и ближайшими потомками, русскими книжниками первой половины XVII века. «Непоколебимый столп», удерживающий на себе своды «великой палаты» — России, «крепкий адамант», то есть алмаз, православной веры, мученик и великий страстотерпец — таким вошел святитель в сознание русских людей. Однако в первые годы после завершения Смуты раздавались, как ни странно, и голоса, осуждавшие святителя за его призывы к вооруженному отпору интервентам, что якобы не приличествовало его святительскому сану. Яркую зарисовку такого мнения дает князь Иван Хворостинин, автор одной из повестей, посвященных Смутному времени: «Некоторые говорили, что этот патриарх вселил в души искушение и смятение и возбудил людей на борьбу с врагами, пленившими нас; все они были врагами истреблены, и много крови пролилось из-за его поучений». (Сам князь Хворостинин, как и другие авторы того времени, относился к патриарху-мученику с величайшим почтением.)
Для полноты картины приведем еще одну, впрочем, едва ли объективную характеристику, данную святителю Гермогену автором русского Хронографа 1617 года: «Был он образованным мужем и красноречивым, но не сладкогласным. В божественных словах постоянно упражнялся, и все книги Ветхого завета и Новой благодати и уставы церковные и законоположения постиг в совершенстве. А характер имел тяжелый („нравом груб“) и не спешил прощать наказанных. Дурных людей от хороших быстро не мог отличить, а к льстецам, а более того — к людям хитрым прислушивался и доверял сплетням. Когда же после царя Василия оказалась Москва во вражеских руках, тогда хотел он предстать непоколебимым заступником народа, но уже минуло время и час прошел. Тогда хоть и ярился он на клятвопреступных мятежников и обличал их борьбу с христианами, но схвачен был немилосердными руками, и, словно птицу в сетях, голодом его уморили, и так умер он». Но вот мнение другого современника, специально отвечавшего автору Хронографа: «О патриархе Ермогене некто от мятежник написал хулу и ложь, сказуя в истории сей о нем, но несть истина сице сказуемое. Если словесен и хитроречив (то есть образован и красноречив. —
Патриарх Гермоген был похоронен в московском Чудовом монастыре. В 1652 году, при царе Алексее Михайловиче, тело святителя было перенесено в Успенский собор — усыпальницу московских митрополитов и патриархов. Оказалось, что тело его не подверглось тлению, и поэтому оно не было опущено в землю, но оставлено в особой гробнице сверх соборного помоста. В 1812 году захватившие Москву французы кощунственно выбросили останки патриарха из гроба, но после изгнания неприятеля эти останки были найдены целыми на полу и опять положены в прежнюю гробницу.
В народной памяти патриарх Гермоген всегда оставался святым, мучеником и страдальцем. Однако причтение его к лику святых произошло лишь в 1913 году, во время торжественного празднования 300-летия дома Романовых. Церковь празднует память священномученика Гермогена (Ермогена), патриарха Московского, 17 февраля (1/2 марта), 12 (25) мая, а также 5 (18) октября — вместе со святителями Московскими Петром, Алексием, Ионой и Филиппом.