— Молчать! Жрец, ты можешь сказать, где был зимой? Я посылал за тобой не раз и не два.

По смуглому бесстрастному лицу Гачая мало что можно было понять: зол ли он, в бешенстве или напуган.

— Ходил к малахам, чтобы поведать им о боге-Солнце. Это дикие племена…

И снова жреца перебили.

— Малахи? Они как раз на севере. И по нашему не понимают, — сказал один из конунговых хёвдингов. — Как же ты с ними говорил?

— Я и на вашем языке сначала не говорил, — отрезал Гачай. — Бог-Солнце одарил меня даром быстро перенимать чужую речь.

— Колдун! Колдун! — загомонили воины.

Другие жрецы в желтых одеждах несколько раз порывались вмешаться, но я видел, как Гачай жестом показывал им молчать. Почему? Разве он не знает наших обычаев? Разве не слышал, что во время суда каждая сторона должна приводить побольше сторонников? У плохого человека много друзей быть не может. А сейчас он один. Один против всех, против целого пиршественного зала, битком набитого матерыми и изрядно выпившими воинами.

— Сталбыть, это ты убил брата? — взревел Ньял Кулак и от гнева полыхнул рунной силой.

Я поморщился, но не более. Это и близко не походило на давление, которое шло от Красной площади в тот день.

— Это ложное обвинение. Я не знаю никаких ритуалов, не пускал кровь и не говорил запретных слов! Я не ведаю, почему ожили неупокоенные!

— Тогда кто? — спросил Харальд. — Кто виновен? Кто ведает?

— А почему бы и не он? — и Гачай указал на меня. — Он тоже чужак здесь. Его назвали изгоем вместе со всем хирдом. И зимой его тоже не было в Сторборге. И откуда он так много знает о ритуале? Почему жрец говорил с ним, а не с тобой, конунг Харальд? Он мог разозлиться из-за изгнания и наслать на Сторборг драугров.

Подозрительные взгляды теперь были направлены на меня. Но их было не так много.

Я ждал этих слов от жреца. И свою речь затвердил назубок.

— Я норд, — сказал я. — Я родился на Северных островах. Мой отец Эрлинг Кровохлеб, сын Хавстейна, лендерман Сторбаша, сражавшийся за конунга Рагнвальда. И позапрошлую зиму я прожил в Хандельсби, охотился вместе с сыном Рагнвальда, Магнусом. Три зимы назад я стал хирдманом Альрика Беззащитного и с тех пор сражался с тварями, не жалея ни сил, ни крови. Да, меня ложно обвинили и назвали изгоем. Но в Бриттланде живут такие же норды, что и на Северных островах. Мы говорим на одном языке, мы молимся одним богам. Как я мог возжелать зла своим братьям? Мы поймали тварь в землях бонда Барди. Мы привозили тварей Вальгарду, и трое из рунного дома вошли в наш хирд. Я сам вывел Вемунда и его детей из земель, переполненных драуграми, и помог Гисмунду добраться до Сторборга. Мой брат Облауд погиб под оружием драугров. Изгой или нет, я все равно остаюсь нордом! И я не прикрывался ни своим богом, ни увечьем, ни слабостью или малолетством. Я сражался за Сторборг с самого начала и до последнего драугра!

Я помолчал, а затем тихо добавил:

— Кто подтвердит мои слова?

Разом поднялись ульверы, весь хирд Оттара Мышонка, еще несколько воинов, их мы тогда спасли, потеряв Гиса. Встал брат Гисмунда и люди возле него. Встал худой мужчина, в котором я с трудом признал бонда Барди. Встали парни из рунного дома. Интересно, почему? Помнили меня по склоке со Скирикром? Вставали другие воины, которых я и не знал вовсе. Может, кто-то видел меня во время боя или поверил из-за моего выкрика в честь Фомрира. Возможно, некоторые поднимались лишь потому, что их знакомые решили подтвердить мои слова.

Никогда чужак не сможет победить в споре. Когда Хрокр обвинил меня в поджоге, по сравнению с ним я был чужаком, ведь его знали в городе, знали его семью, детей, братьев. И хотя Гачай пробыл в Бриттланде дольше меня, он все равно оставался чужаком. За мной была моя кровь, мои предки, мой хирд.