Он перевернул еще одну страницу, и еще одну, и еще… И отовсюду на него смотрели человеческие кости и человеческие внутренности, разрезанные пополам глаза и распиленные вдоль и поперек черепа.

Себастьян поежился. Кое-что из этого он бы сумел, как тогда… с полицейским, но далеко не все… далеко…

Все господские библии он сумел просмотреть недели за две, и полезного отобрать удалось невероятно много — целых шесть книг. В пяти из них было просто невероятное изобилие картинок и фотографий самых разных садов и парков, а в шестой — самой ценной — на детальных, тщательно прорисованных картинках изображалось создание Адама и Евы, приход Христа, мучения святых, конец света и в конце — самое главное:

устройство рая, ада и лежащего между ними чистилища.

Себастьян просидел над этой картиной часа три и понял, что у него уже есть идея. В его саду, как и на картине, тоже было некое подобие райских областей с сеньорой Долорес на самом верху и сеньорами Тересой и Лусией чуть ниже. Было готово и своеобразное «чистилище» с уже похороненными капитаном Гарсиа и старым полковником и пока еще живым Сесилом Эсперанса. А была и наихудшая область — там, в гроте.

Понятно, что такое деление было условно, — Себастьян искренне любил каждую частицу своего сада. Кроме того, он пока не создал ничего по-настоящему верного для юной сеньориты Долорес и ее кузена Пабло, и уж совсем ничего пока не сделал для себя. Но общую структуру будущего Эдема садовник уже прозревал.

Около месяца Себастьян бился над садом изо всех сил. Он почти не спал и, хотя ел так много, что вскоре мышей в опустевшем доме почти не осталось, высох, как самшит, и порой путал от усталости самые простые вещи. И все равно, работы оставалось так много, что он чувствовал: отложи господь свой Страшный суд хоть на двадцать лет — не успеть. И когда он вдруг начал ловить себя на малодушном желании обойтись меньшим трудом, сделать все попроще, стало ясно, что так дальше нельзя.

Себастьян знал, что брать чужое нехорошо, но ставки были слишком высоки, а потому после недели тягостных размышлений он прошел в сад, с легкостью отыскал аккуратно замаскированный дерном тайник и начал вытаскивать господские сокровища наружу.

В течение следующей недели город был буквально наводнен столовым серебром и бесчисленными золотыми безделушками семьи Эсперанса, а возле усадьбы круглосуточно толпились жаждущие подзаработать голодные, изможденные люди.

Себастьян приветствовал каждые новые рабочие руки. Некоторое время он оценивал принесенный инструмент и физическую крепость пришедшего, затем вел его в сад и жестами объяснял, что следует делать. И если в течение суток-двух работа исполнялась, человек получал половину предусмотрительно разрубленной золотой монеты, серебряную вилку или — если работа никуда не годилась — две-три редчайшие китайские чашечки времен очередной безвестной китайской династии.

Конечно, горожане понимали, что все это не принадлежит ущербному батраку и золото — господское. Но на него можно было выменять и муку, и соль, и даже мясо, и это решало все.

Находились и те, кто пытался остановить разбазаривание чужого имущества. Уже через день усадьбу посетил падре Теодоро, но твердо знающий, что на том свете золото господам не понадобится, Себастьян решительно отказался его слушать. Дважды садовника пытались обворовать и четырежды — ограбить, а однажды под видом патруля пожаловала команда мародеров. Но результат был одинаково безнадежен: одних садовник просто выставил с работы, за другими гнался с лопатой до самого моста, а мародеров по доброй армейской традиции просто прикопал в «овечьем саду».

И работа шла.

Под руководством Себастьяна в саду быстро и аккуратно выкорчевали все, что не укладывалось в его новый генеральный план. Натаскали песчаника и проложили новые широкие тропы по всему саду. Провели гигантские земляные работы и за двадцать четыре дня сделали целую серию прудов, каскадом идущих от грота к усадьбе прямо по центру прежней лавровой аллеи. А потом садовник щедро рассеял собранные по всей Испании семена, и новый райский сад начал выглядеть таким же дерзким и прекрасным, как и весь созданный господом мир.

В середине февраля, когда по всему саду зацвел миндаль, возле ворот усадьбы остановилась потрепанная армейская машина. Оттуда в сопровождении сеньора Сесила и молодого сеньора Пабло вышла сеньорита Долорес, и Себастьян понял, что все-таки он успел в последний момент.

Господа с изумлением оглядели новый, совершенно неузнаваемый сад, недоуменно переглянулись и, настороженно озираясь по сторонам, прошли в дом. Некоторое время бродили по комнатам, привыкая к разрушениям, а потом вынесли на террасу столик и три стула, сели и до самой ночи так и просидели за бутылкой привезенного с собой вина.

И только перед тем, как встать, сеньор Сесил вдруг покачал головой и со сложной смесью восторга и недоумения произнес:

— Тюильри…

И тогда так и просидевший шесть часов подряд в зарослях цветущей вишни Себастьян заплакал. Теперь он точно знал, что им понравится здесь лежать.

Бывший начальник полиции города лейтенант Мигель Санчес начал вставать с постели только в середине февраля. Пули крупнокалиберного пулемета не только начисто снесли ему левую руку, но и пробили обе ноги. И, как говорил старый городской врач сеньор Анхелио, если бы не садовник семьи Эсперанса, лежать бы Мигелю на кладбище.