Себастьян хорошо знал, что случается — раньше или позже — с теми, кто попадает в яму, и его это никак не устраивало. Не то чтобы он был против смерти, нет, просто он знал, что если умрет вот так, не успев построить свой собственный кусочек Эдема, то целую вечность у него не будет Ничего, даже пшеничного ростка, которым он мог бы некоторое время любоваться после смерти. Сверху послышались голоса, и Себастьян быстро сел возле стены и закрыл глаза. Судя по положению тусклого солнца, прямо сейчас должна была произойти смена караула, и потом он сможет начать выбираться из этой ямы. А пока нужно было притвориться смирившимся.

Голоса стали громче, и вниз, прямо на голову Себастьяну посыпалась земля. Он затаил дыхание.

— Все четверо здесь… — внятно произнесли наверху.

— А могильщика за что?

— А я знаю? Наверное, стащил чего у офицеров…

— Козлы… парнишка-то нормальный…

Голоса постепенно отдалились, потом совсем стихли, и Себастьян вскочил и твердыми, как дерево, привычными ко всему пальцами начал скрести глиняную стену возле угла ямы. В считаные минуты выскреб ступеньку для ноги и тут же переключился на соседнюю стенку — с другой стороны угла.

Комиссар и марокканец заинтересованно подняли головы, но помогать не спешили. Они уже знали: кого застукают, того и расстреляют первым.

Третья ступенька шла уже сложнее — болели пальцы, но садовник не останавливался, и не прошло и часа, как весь ряд идущих снизу вверх ступенек был готов. Он прислушался, удовлетворенно всхлипнул и, как кошка, стремительно вскарабкался наверх. Выглянул из ямы и улыбнулся. Часовой сидел к яме спиной и с наслаждением курил самокрутку с душистым Канарским табаком. Себастьян сделал последнее усилие, встал обеими ногами на землю и неслышно скользнул к часовому.

Он делал это, наверное, раз двадцать — при каждом переходе линии фронта. Вот и теперь он обхватил часового за шею и резко, мощно сдавил. Солдат дернулся, попытался нашарить винтовку, но было поздно.

Себастьян аккуратно опустил свою жертву на землю, привычно сгреб ладонью горсть сухой земли и засыпал ее в мертвый оскаленный рот. Затем достал из кармана зернышко пшеницы, тщательно вдавил его в этот своеобразный «горшочек» и только после этого метнулся к яме.

Марокканец уже почти поднялся наверх. Себастьян сделал останавливающий жест рукой и ткнул пальцем в сторону Мигеля. Марокканец, не желая возвращаться, яростно ощерился. И тогда Себастьян просто положил ему руку на голову и столкнул вниз.

— О-он… — с усилием произнес Себастьян и снова ткнул пальцем в сторону Мигеля.

Марокканец и комиссар переглянулись и, не желая терять времени, подняли неподвижное тело. Себастьян подхватил его за ворот, легко, почти без усилий взвалил на спину и, не оборачиваясь, побежал в гору. Отсюда до усадьбы господ Эсперанса было рукой подать.

Первым, что увидел Мигель, когда открыл глаза, был потолок — низкий и черный от времени. Мигель повернул голову и обнаружил, что лежит в маленькой комнатке на выдвинутом в самый центр дощатом помосте.

Он попытался встать, но это не получилось, и тогда Мигель скосил голову и заметил веревочный узел. Он был связан. И ни ногами, ни правой рукой, ни даже торсом пошевелить было решительно невозможно.

Сзади послышалось тяжелое дыхание. Мигель вывернул голову и увидел Эстебана. Садовник стоял над ним со своей до состояния бритвы отточенной лопатой и странно улыбался.

— Не надо, Эстебан, — прошептал Мигель. — Не надо…

— Хо-ошши-и… — оскалился садовник, обогнул привязанное к дощатому столу тело и, примериваясь для удара, поднял лопату.

— Не на-адо! — заорал Мигель. — Подожди! Что тебе надо?! Зачем?!