— А если не для себя? — спросил я, откусывая кусочек: я решил, что лучше уважить хозяина. — Тогда они были бы отравлены?

— О-тож, — ухмыльнулся он, — сомневаешься что ли?

Он разлил по кружкам чай и сел напротив меня. А я продолжал жевать булку и удивляться: до чего же было вкусное и мягкое тесто. Нашей кухарке Ясиньке следовало бы поучиться. И чуть не спрыснул со смеху, представляя, как огромный Малый учит нашу крикливую, маленькую Ясиньку замешивать тесто.

— Очень вкусно! — похвалил я. — У тебя талант в выпечке.

— Спасибо, — буркнул он, — ты первый мне это сказал.

— Неужели раньше никто не хвалил?

— Нет. Ты первый человек, который ест мою стряпню. И ты первый человек, который пришел ко мне в дом, — он съежился, как огромная гора, поросшая колючими, сухими деревьями. — Так зачем ты пришел?

— У меня есть к тебе просьба, — начал я, сомневаясь в своей затее. — Я понимаю, с моей стороны это наглость просить тебя об этом. Ты можешь даже выкинуть меня из дома, если хочешь. Но я не могу не попытаться. Мне просто не к кому больше обратиться…

— Короче, — подтолкнул Малый, пристально уставившись на меня.

— Да, конечно… В общем, я слышал ты едешь завтра в Птичью долину, и мне нужно, чтобы ты передал письмо одной женщине. Ее зовут Варида. А она, когда прочтет письмо, должна передать тебе ответ. Вот, в этом моя просьба, — закончил я, и Малый тяжело исподлобья посмотрел на меня, словно на таракана, которого нужно было в ту же минуту прихлопнуть. — У меня есть немного денег, — испугавшись, затараторил я, — если нужно найду еще, вот, смотри, — я вытряхнул из кармана вместе с шелухой пару монет, — если этого мало, то я найду, обязательно найду, только… — я осекся и сжался в комок: тонкие губы Малого сжались, а ноздри раздулись, как у разгневанного быка, готового броситься на наглого слизняка, посмелевшего махнуть перед ним красной тряпкой.

«Может, он сейчас достанет топор?» — промелькнула страшная мысль. И он, размахнувшись, будто подсекая дерево, с мощью обрушил кулак на стол, отчего блюдца с кружками жалобно звякнули, как котята.

— Хорошо! Давай письмо.

— Что? Письмо? И ты не убьешь меня? — запричитал я, секунду назад уже попрощавшись с жизнью.

— Это я так, представление для устрашения. Помнишь тогда, я и в колодец твой плевался для устрашения. Стою, жую соломину, когда Милон с тобой толковал, думаю, дай-ка начну харкать в воду, чтобы никто не забывал, что я тупой и загадочный. Кто знает, что мне в голову сбредет в следующую минуту. Правильно?

— Правильно, — выдавил я.

— Ну, так давай письмо, и я буду спать укладываться. Завтра подниматься в самую рань.

Я быстро положил письмо на стол, несуразно поблагодарил и с огромным недоумением чуть ли не выкатился из его дома.

В тот же день, вечером, после отъезда Малого, испортилась погода. Сначала усилился ветер, застучал голыми ветвями деревьев по окнам и крыше, потом начал гудеть в печной трубе, как стая голодных волков, а после, когда повалил снег, будто сумасшедший зверь принялся раскидывать в разные стороны охапки снега.

— Давно такой бури не было, — пропыхтел трубкой Милон, выглядывая в окно. — Будем надеяться, что к Рождеству погода прояснится.

Но погода не улучшилась и на следующий день. Снег все также заметал все вокруг, будто там, на небе, за много лет скопилось неприлично много лишнего, и именно сейчас нужно было все свалить на головы людей. Малый, если он благополучно добрался до Птичьей долины, похоже, застрял там надолго. И мое нетерпение все усиливалось и усиливалось.