Не слушая ее, я быстрым шагом вышел из двора и пошел вперед, попутно задевая рукой ветки деревьев, которые обсыпали меня снегом. Я не задумывался куда иду, ноги сами несли меня к тому месту, где осталось незавершенное дело. Я пришел дому Ладо. Со странным чувством я смотрел на пустой, заброшенный дом, в котором еще недавно кипела жизнь, а теперь в нем поселилась пустота, холодная, обжигающая душу пустота.
Зайдя внутрь, я огляделся. Все комнаты были безжизненными: не было мебели или чего-то напоминающего о том, что здесь жили люди. Вряд ли Ладо удалось погрузить всю утварь на небольшую телегу. Скорее всего, все оставшееся растащили односельчане. Единственно никому не нужным оказался валявшийся в углу стул, так как он был настолько хлипким, что никому не показался интересным.
Шаг за шагом я начал обыскивать дом, ощупывать стены, пол, окна в поисках записки Ладо. Ведь я знал, что он не мог уехать просто так, он должен был написать адрес. С трудом удерживая равновесие, я забрался на стул и начал осматривать и обшаривать стропила крыши. Ничего не было. Ни малейшего клочка бумаги. «Нет, Ладо умный, он не мог оставить записку в доме, — решил я, — ведь ее кто-нибудь мог найти. Надо смотреть на улице».
Сначала я зашел в мастерскую. Там не было даже старого, изрезанного во многих местах стола, на котором работали Ладо с Тито. Стены были утыканы большими кривыми и ржавыми гвоздями: раньше на них висели различные инструменты. Снова осмотрев все помещение, я ничего не обнаружил. Потом я осмотрел сарай и вышел во двор. Снег все летел и летел большими хлопьями. Мой взгляд остановился на покосившейся лестнице, с двумя отсутствующими ступеньками, прислоненной к маленькой деревянной будке, где раньше хранились садовые инструменты. Эту будку можно было не заметить, настолько неприметной она была. Под треугольной крышей я заметил маленькое окошко, намекавшее на то, что там есть пространство. Оно очень напоминало крошечный чердак, словно построенный для кошки. «Чердак!» — воскликнул я. Осторожно ступая на дряхлые, расшатанные ступеньки, я поднялся, открыл окошко и возликовал: там, прикрытая охапкой сена, лежала книга с изображением рычащего тигра. Она уже успела чуть намокнуть по углам от протекающей крыши. Я спустился и с трепетом открыл обложку. На первой странице, печатными буквами было написано послание:
Не сдерживая подступивших слез, я засунул книгу под пальто и побрел на восток по дороге, полностью опутанной воспоминаниями.
«Вот это место», — тихим дребезжащим звоном отдалось в моей голове, когда я подошел к пустынному подножию холмов. Мой дом действительно сгорел дотла, лишь только черные, обгоревшие столбы торчали вверх, будто пики, безмолвно предупреждающие путников, что это место дурное и нехорошее. Я подошел ближе и с удивлением отметил, что мой сгоревший дом, укутанный в снег, выглядит хоть и пугающе, но красиво: необычайно страшное и черное пепелище переплеталось с таким мягким и наивно-детским снегом. Я ожидал, что тут на меня нахлынут горькие воспоминания, но странное чувство удовлетворения затмило все мысли: «Кем бы он ни был, но он тоже сгорел. Я отомстил ему. Значит, его можно убить». И я начал с каким-то невероятным наслаждением представлять всевозможные способы убийства старика. Я представлял, как вонзаю в его грудь копье, а его старческое, обезображенное лицо с изумлением смотрит на меня: «Как этот глупый мальчишка смог раскусить меня?». Я стоял и ухмылялся, воображая все более и более жестокие сцены расправы: отрубал ему голову, руки, ноги, насаживал на колья, обливал кипятком. Я не знал, сколько времени я стоял там, уставившись на обгоревшие доски, и хищно скалил зубы, чувствуя, как пожирающая ненависть захватывала меня с каждой секундой.
— Кар-кар! — большой черный ворон, усевшийся на обгорелую жердь, вырвал меня из потока зверских, кровавых сцен.
Я встряхнул головой и будто проснулся. «Надо уходить отсюда, — велел я себе. — Все эти чудовищные мысли не мои, они чужие».
Не оглядываясь, я побежал прочь от дома.
Следующим я посетил дом Бахмена. Два единственных дряхлых окна уже были разбиты. В крошечной комнате стоял беспорядок. Не было бушлата, старых одеял, жалкой посуды и скудных запасов еды в погребе. «Удивительно, — подумал я, — когда живет человек, никому и дела до него нет, а как только он умирает, сразу прилетают жадные вороны: грабят, рушат и разбивают».
Вернулся я в дом Милона под вечер с твердым намерением: мне непременно нужно узнать, верны ли мои догадки насчет брата.
18.
Подходило время Рождества, и я по-прежнему не разговаривал с Сойкой, хотя она предпринимала попытки помириться, но я не хотел и знать ее: уж слишком сильна была моя обида.
Я узнал, чем занимался Милон. Он давал нуждающимся деньги под проценты, а когда подходило время, и заемщик не отдавал долг, в дело вступал Малый: выезжал к должнику и там уже был особый разговор. Малый был кем-то вроде бешеного пса, которого спускали по особым случаям. И судя по тому, как часто он разъезжал, случаев предоставлялось немало.
Незадолго до праздника я случайно подслушал, что в Птичьей долине собралось несколько злостных неплательщиков, и Малый должен был вскоре туда выехать. Это был мой шанс, который я просто не мог упустить, но я и понятия не имел, как обратиться с моей просьбой к жестокому убийце, от взгляда которого покрываешься ледяными мурашками.
Когда наступил вечер, я написал письмо, обреченно вздохнул и крадучись выбежал из дома. Дом Малого стоял в самом тупике, где обрывалась дорога и начиналась роща. Его дом был настолько маленьким, что я удивился, как такой великан мог там помещаться. В окнах горел свет, и я с замиранием сердца постучал в дверь.
Он открыл дверь, и его массивная фигура заслонила лампу, подвешенную на потолке. В тот миг мне показалось, что свет померк не только в моих глазах, но и вообще померк навсегда в моей жизни. Изумленно уставившись на меня, он тяжелым, угрюмым басом спросил: