Конечно, в Москве выходцев из кавказских республик проживало много, но не в таком количестве, как это будет лет через двадцать. Они ещё не наглеют, торгуют на рынке и хотя задаривают симпатичных женщин комплиментами, агрессивности в их действиях нет.
Отправив жену и сына на дачу, я возвратился снова на юг в Кисловодск. Багажа в этот раз имел не в пример больше. Здесь и этюдник, и сумка с дополнительными художественными материалами, и два больших подрамника с холстами, ну и чемодан с личными вещами. Во мне уже издали можно было увидеть творческую личность.
— Это нам художника-оформителя прислали? — радостно воскликнул на проходной охранник.
— Угу, — невнятно ответил я и, прислонив к стеночке холсты, выудил свои документы с направлением.
Подразумевалось, что договариваться с Машеровым на портрет я буду сам. Дядя Вова и так сделал всё что мог. Попасть в это элитное место даже в качестве сотрудника необычайно сложно. То, что я комитетский, роли не играло. Некий ответственный товарищ, занимавшийся моим размещением, так и сказал. Мол, чтобы меня здесь не было видно и слышно, а за пределы территории лучше не выходить.
Возражать я не стал. У меня в сумке полно грунтованных картонок. Посижу попишу цветочки-кустики разные. Но так, чтобы главный корпус госдачи был виден. Вообще-то в Кисловодске много чего интересного можно было изобразить, но я же не за этим сюда приехал, чтобы лермонтовскими местами или Провалом любоваться.
О том, что с Машеровым написание портрета не было согласовано, я местной обслуге намеренно не сказал. Зато от начальника охраны потребовал сопровождения вечером двадцать шестого числа к Машерову.
— Пётр Миронович, нам с вами нужно договориться о графике написания портрета, — сразу озадачил я его после короткого представления. — Пусть ваш помощник выдаст мне список процедур, я вставлю в него свои сеансы.
Далее толкнул краткую речь о портретах ветеранов, которые готовлю в преддверии знаменательной даты.
— Лёня, согласуй тут с товарищем часы, — не стал отказываться и возражать Машеров, перекинув все обязательства на своего подручного.
Особо довольным от перспектив написания портрета он не выглядел, но знал такое слово, как «надо», а уж если партия сказала, то… Петру Мироновичу и в голову не пришло, что в этом элитном месте может находиться кто-то без распоряжения сверху.
— У вас обаятельная улыбка, — заметил я на первом сеансе позирования уже на следующий день. — Давайте попробуем отобразить не сурового партизана, а душевного человека.
— Вы художник, вам и решать, — не стал возражать Пётр Миронович.
В этот день я привычно просвещал человека, далёкого от художества, о том, что делаю, для чего, используя много специфических терминов. Попутно прихвастнул, что мною был написан первый портрет Гагарина. И вообще я весь из себя молодец и талант, решивший по какой-то причине служить в КГБ.
Рекламная акция удалась на славу. Машеров заметно расслабился, похоже решил, что рисовать портреты таких людей как он поручают исключительно тем, кто связан с системой и проверен по всем каналам.
— Майор? — уточнил он. — Неплохо вы со своим художеством в звании поднялись, — снисходительно отметил Машеров.
И снова я заливался соловьём, теперь уже рассказывая, как мне позировал Андропов, ещё более успокаивая Петра Мироновича. Поскольку портрет был ветерана войны (пусть и не парадный), то вскоре мы перешли на обсуждение тех годов.
— «Дубняк» — такая у меня была боевая кличка среди партизан. Или, как принято говорить, позывной, — рассказывал Машеров те сведения, которые давно не являлись секретной информацией.
Ненавязчиво я поинтересовался, сколько бывших партизан сейчас поддерживают первого секретаря, и получил в ответ назидательную лекцию о боевом братстве. В этот день ничего такого, что планировал, я не говорил. Основной разговор был запланирован через день. Потому послушал о том, как в столице Белоруссии открыли метро и вообще уровень благосостояния народа повышается. Голос у Машерова был приятный, с лёгким акцентом на шипящих звуках.
— С чем это вы смешиваете свои краски? — принюхивался Машеров во время следующей встречи. — Скипидар?