— Заканчиваю ШМАС — школу младших авиационных специалистов. Буду летать воздушным стрелком–радистом на «ТУ‑16». А может, на гидросамолётах — противолодочниках. Так что, заныривай поглубже, землячок! Гонять вас, подводников, будем! Ну, а ты как? — поинтересовался он.

— Тоже учебку заканчиваю. Обещают на Камчатку нас отправить, на ракетные лодки.

— Наши летуны уже строятся. Бывай, земляк!

— До встречи в Новосибирске!

Больше мы не виделись.

И вот настал Первомай.

Я не оговорился. В те годы парады проводились 1‑го Мая и 7‑го Ноября. С утра под бой барабанов колонны курсантов 51‑го УОПП, ТОВВМУ имени С. О. Макарова, ШМАСа, ДВВИМУ имени Г. И. Невельского, Владивостокского мореходного техникума, школы морского обучения, солдат–пограничников, морских пехотинцев, воинов других береговых частей начали выдвигаться на исходную позицию для прохождения торжественным маршем по улице Ленинской — ныне Светланской.

Десять ноль–ноль. Митинг у памятника «Борцам за власть Советов в Приморье». На трибуне первый секретарь крайкома КПСС Чернышов, командующий Тихоокеанским флотом адмирал Амелько и с ними важные, по–индючьи надутые, пришей–пристебаи. Звучат пламенные, напыщенные ложным пафосом речи приморских вождей. Слов издали не разобрать: одни «…ду–ду–ду… Ду–ду–ду…». Да в них никто и не вслушивается. Все ждут конца громкой трепатни с высокой трибуны. Стоим, переговариваемся, незаметно покуриваем. Подходит командир роты капитан третьего ранга Минкин.

— Не подкачайте, ребята! Особенно перед трибуной. Чётче шаг. Чтобы как один щелчок! И выше головы! Пожирайте Амелько глазами! Не подведите!

— Сделаем! — отвечаем дружно. — Не первый день пыль топчем.

Звучат фанфары.

— Пара–ад… Смирр–но–о! На кра–аул! К торжественному маршу… По ротно… На одного линейного дистанции… Знамённая группа — прямо! Остальные… напра–аво! Шаго–ом… Марш!

Грохот роты барабаншиков. Среди них земляк и друг Вовка Марков. Руки у барабанщиков в белых перчатках. Колотят палочками. У трибуны перехватывают их в одну правую руку и машут ими перед собой в такт грянувшему «Маршу нахимовцев».

Мелодии маршей сменяются, гремят из репродукторов над площадью, заполненной тысячами людей.

Но вот и мы двинулись с места. Идём под «Славянку». Взяли ногу. Автоматы перед собой. Локти прижаты. Сцеплены — не разорвать. Шеренги — словно по ниточке выровнены. Печатаем шаг: чак–чак, чак–чак… Левой! Левой! Сверкают воронёные стволы, латунные бляхи ремней, до блеска начищенные хромовые ботинки. Развеваются ленты на бескозырках. Золотом горят на них надписи и якоря. Как синее море колышутся волнами матросские воротники. Красиво! Подходим к трибуне.

— И-и… раз! — кричит первая шеренга.

Вся «коробочка» вмиг головы направо, ест взглядами начальство на трибуне.

Я в правой колонне иду. Согласно строевого устава голову не поворачиваю. Шагаю как зомби, смотрю прямо перед собой. На меня, крайнего, равняется вся шеренга. Чувствую, как что–то длинное мотается под ногами. Шнурки?! Точно! Развязались от хлопков, распустились на обоих ботинках на метровую длину, болтаются плетьми. И в аккурат у самой трибуны! Ни раньше, ни позже! Кто–то наступил на них. Спотыкаюсь и падаю. Сбиваю переднего. Тот — следующего. Задний валится на меня. Вся колонна сбилась, сложилась будто составленные на столе доминушки. Толкни одну — упадут все!

И это — на виду командующего флотом!

Минкин, не ведая, что за его спиной рота устроила «кучу–малу», лихо чеканит шаг. Кортик прижат у левого бедра, правая рука у лакированного козырька фуражки с «золотыми дубовыми листьями». Завидно идёт командир! Ножку тянет по всем правилам строевой подготовки. Не догадывается, почему адмирал Амелько морщит нос и отворачивается.