— Да, пожалуй,?ы права — футболист, и зовут его…
— Вспомнила — Вадим Синявский!
— Скажи, Фрося, он выживет?
— Выживет. Спортсмен ведь, закаленный, сильный. Только играть ему будет очень трудно с одним глазом.
Вот тебе и футболист Синявский!
…Наконец, измотанные вдребезги, мы растянулись на своих скрипучих никелированных двухспальных кроватях.
— Может, все-таки дочитаем? — предложил Рымарев. — А то неизвестно, сможем ли завтра.
— Ну давай, маскируй окошко, а я зажгу огарочек.
Завесив окно, Дима скриппул пружинами и затих, положив голову на сложенные руки, а я начал читать:
Под Рымаревым снова заскрипела кровать, он сел, снял очки и начал их протирать. «Значит, пробрало мужика», — подумал я и закончил последнее четверостишие:
— Ты не будешь возражать, если я вырежу эти стихи и пошлю их матери? — спросил я Диму. — Может, ей от них легче ждать нас с войны. Братишка мой ведь тоже на фронте, краснофлотец. Только не знаю, на каком флоте…
— Посылай, посылай. Мне ведь, ты знаешь, некуда — родители под немцами, а жена с сыном даже не знаю где…
Я тут же под настроение написал письмо, вложил в конверт вместе со стихами. Завтра отвезу прямо на тральщик.
А теперь — спать…
Я погасил огарок свечи, открыл настежь окно, впустил луну. Где-то в небе гудел мотор самолета. Сон никак не приходил. Зато пришли воспоминания: Саратов, Волга, детство…
Дмитрий тоже ворочался и вздыхал.
— Ты чего не спишь?
— Да так… Все думаю, хочу понять, что же это такое — война п все прочее… Вот ты мне скажи: чего стоят человеческий разум, принципы, идеи, когда приходит вот такое — и все рушится?
— Ну нет, я теперь понял, что не только рушится, но и закаляется. И разум, и принципы, и идеи… В общем война — это, конечно, великое противостояние.
Дмитрий притих — лежит, наверное, и думает.