Непосредственным следствием новой линии Коминтерна было ужесточение дисциплины в коммунистических партиях. Начиная с 1924 года, когда большевизация зарубежных партий была провозглашена целью Коминтерна, он время от времени пытался повлиять на выбор лидеров этих партий. После 1928 года вмешательство Коминтерна стало прямым и постоянным. Осенью того же года ЦК Коммунистической партии Германии после финансового скандала принял решение сместить своего лидера Тельмана, который был обязан политической карьерой в основном поддержке из Москвы. Руководители Коминтерна отменили это решение. В начале 1929 года Коминтерн навязал польской партии в качестве руководителей наиболее покорных ему людей; вмешательство Коминтерна привело к расколу польских коммунистов. Тогда же лидеры американской компартии после личного вмешательства Сталина были просто исключены из ее рядов. Аналогичные перемены, более или менее явные, происходили и во французской, и в английской коммунистических партиях. Особенностью всех этих перемен было то, что на руководящие посты партий избирались люди исключительно рабочего происхождения: в Германии — Тельман, во Франции — Торез, в Великобритании — Поллит; все это, по-видимому, вполне согласовывалось с левым уклоном, теперь преобладавшим в Коминтерне, и было реакцией на неприятности прошлого, связанные с отступниками-интеллектуалами. Рабочие в этом отношении оказывались более податливыми. Новых лидеров приветствовали как левых; те, кого они сменяли, осуждались как правые, однако пробным камнем соответствия кандидатуры новому посту было немедленное и безоговорочное подчинение Москве.
Это, однако, создало новую проблему. Решения Коминтерна были, по существу, решениями ВКП(б). Их можно было навязать партиям других стран (так оно и было), но в результате все больше и больше рабочих в этих странах отходили от Коминтерна, поскольку они не могли согласиться с насильственным и неуместным диктатом чужой и далекой от них силы. В конце 20-х годов коммунистическое движение в западных странах стало ослабевать, у него становилось все меньше сторонников, и оно теряло свое влияние. В Великобритании и США массы не поддерживали компартии. В Германии, Франции и Чехословакии коммунистическим партиям удалось лишь расколоть рабочее движение, но не подчинить его партии. Везде, где укреплялись связи партийных лидеров с Москвой, ослабевало их влияние на трудящихся. Эти потери были восполнены только в середине 30-х годов, когда политика Москвы радикально изменилась.
Самое важное событие в советской внешней политике произошло во второй половине 1929 года на Дальнем Востоке. В течение двух лет после катастрофы 1927 года советское правительство не имело никакого доступа к делам Китая. Компартия Китая состояла из нескольких подпольных групп, разбросанных по крупным городам. В декабре 1927 года уцелевшие остатки партии при поддержке Москвы совершили в Кантоне отчаянную попытку переворота, потерпевшую ужасающий провал. Это привело к дальнейшему уничтожению коммунистов и их сторонников. Примерно в это время лидер крестьянских коммунистов Мао Цзэдун и генерал-коммунист Чжу Дэ собрали в удаленном и труднодоступном горном районе на юго-западе Китая группу беженцев и безземельных крестьян, насчитывавшую несколько тысяч человек. Год спустя они начали устанавливать свою власть в округе, учреждая в сельской местности крестьянские советы. Мао во всеуслышание заявлял о своей преданности партии и Коминтерну. Но он поступал по-своему и не поддерживал связи с партийными лидерами, которые не доверяли движению, связывающему революционные надежды с крестьянами, а не с городскими рабочими. Тем временем Чан Кайши, чья враждебность к китайским коммунистам и к СССР нисколько не ослабла, распространил власть националистического правительства Нанкина на бо́льшую часть территории Китая. Чжан Цзолинь, военачальник Маньчжурии, был убит летом 1928 года, а в конце того же года Чан Кайши договорился с сыном и преемником Чжан Цзолиня о воссоединении Китая под флагом Гоминьдана, при этом сохранялась автономия северных территорий.
Северные провинции, граничащие с советской территорией, уже давно служили источником беспокойства для Москвы. Китайско-Восточная железная дорога (КВЖД), построенная царским правительством таким образом, что она проходила по китайской территории, была для обеих стран яблоком раздора (см. с. 109).
Дипломатические договоренности о китайских представителях в составе обслуживающего КВЖД персонала не помогли предотвратить целый ряд кризисов, возникших в связи с вопросом о контроле над железной дорогой. Относительное спокойствие, которое длилось примерно три года, нарушилось после того, как весной 1929 года китайцы осуществили ряд небольших набегов на железную дорогу. 27 мая китайцы напали на советское консульство в Харбине, где находилась штаб-квартира КВЖД; были арестованы служащие, захвачены документы, то есть в миниатюре повторилось все то же, что произошло с советским посольством в Пекине за два года до того. Заявления, сделанные в Нанкине, не оставляли никакого сомнения в том, что это нападение инспирировано Чан Кайши и является первым шагом к захвату железной дороги. В конце концов 10 июля китайская администрация захватила железную дорогу со всеми постройками, закрыла советскую торговую миссию и другие советские учреждения, находящиеся в Маньчжурии, арестовала советского генерального управляющего железной дорогой и выслала его вместе с 60 советскими служащими с китайской территории. Советское правительство после тщетных протестов наконец отозвало весь свой персонал КВЖД, прекратило железнодорожную связь с Китаем и потребовало отзыва из Советского Союза китайских чиновников.
Чан Кайши предполагал, что Советский Союз, как это было в 1927 году, будет громко протестовать, но сделать ничего не сможет. Это была серьезная ошибка, имевшая тяжелые последствия. Советский Союз не имел особых интересов в Центральном Китае, и ничего нельзя было сделать, чтобы их защитить. Поражение 1927 года было унизительным, но не влекло за собой материальных потерь. Лишиться же своего исторического положения в Маньчжурии, потерять дорогу, построенную силами русских инженеров на русском капитале, дорогу, которая служила прямой связью с Владивостоком, единственным советским портом на Тихом океане, — все это было бы сокрушительным ударом. Более того, Красная Армия к этому времени превратилась в действенную военную силу. Она не была экипирована для серьезной войны. Но, поскольку Япония в этой ссоре заняла позицию нейтралитета, советская армия вполне могла справиться с отрядами плохо вооруженных, необученных, недисциплинированных рекрутов, которые сражались друг против друга на китайской территории.
Чан Кайши предполагал, что западные державы отнесутся к его действиям против СССР так же благожелательно, как и два года назад. Это был второй его просчет. Страх перед коммунизмом ослаб, и английское лейбористское правительство как раз собиралось возобновить отношения с Советским Союзом. Агрессивность Чан Кайши напомнила западным державам нечто очень им знакомое — нарушение китайскими военачальниками прав иностранных держав, обеспеченных договорами, и впервые западные страны сделали крутой вираж и поддержали советскую сторону.
Советское правительство решительно отказывалось вести какие-либо переговоры; оно требовало полного возвращения всего того, что было захвачено 10 июля, и восстановления советских прав на КВЖД. В августе Блюхер был назначен командующим Особой Дальневосточной армией, которая была значительно усилена. Единичные набеги через границу свидетельствовали о нетерпении Советов; в ноябре, когда стало ясно, что эти мелкие уколы не производят на китайские власти никакого впечатления, Красная Армия совершила внезапное вторжение на территорию Китая, разметав местные военные силы китайцев и захватив два небольших городка. На этот раз предупреждение было принято к сведению, и переговоры начались всерьез. 22 декабря был подписан протокол, по которому восстанавливались на своих постах советский генеральный управляющий КВЖД и другие советские служащие, восстанавливался прежний статус-кво, а спорные вопросы передавались для решения на предстоящую конференцию. В столкновении с Красной Армией китайские военачальники продемонстрировали свое бессилие. Советский Союз доказал, что является серьезной военной и дипломатической силой на Дальнем Востоке; кроме того, у него появились некоторые интересы, общие с интересами западных держав. Это был поворотный пункт во внешней политике Советского Союза.
Коммунистическая партия Китая, разбросанная по всей стране, загнанная в подполье и потерявшая боевой дух, не принимала никакого участия в этих событиях. Проинструктированный Коминтерном, ее Центральный Комитет выдвинул лозунг «защиты Советского Союза» и громче стал осуждать правительство Нанкина. Однако то, что в Москве рассматривали как чудовищную угрозу советской безопасности, в глазах некоторых патриотически настроенных китайцев выглядело как шаг к освобождению китайской территории от иностранного, то есть советского, контроля. Чэнь Таньцю, которого вывели из партийного руководства после катастрофы 1927 года, сейчас был вообще исключен из партии за то, что громко заявлял об этих настроениях и затем провозгласил себя последователем Троцкого. Здесь, как и везде, Коминтерн мог навязать дисциплину, но не мог вдохнуть жизнь в ослабевавшие партийные ряды, чье бессилие в городских центрах скрыть было уже невозможно.
Только рекруты Мао Цзэдуна и местные Советы, которым они оказывали помощь, могли похвастать хоть каким-то успешным революционным достижением. Но все эти события проходили в отдаленном районе Китая, и их лидеры в лучшем случае делали лицемерные заявления о повиновении директивам партии и Коминтерна. Несмотря на то, что китайское коммунистическое движение так много почерпнуло у русских и вдохновлялось их примером, ему удалось выжить, а впоследствии и восторжествовать, принимая такие формы, которые были для Москвы неожиданными и которым она не доверяла.
19. Революция в перспективе
Ленин в своих «Апрельских тезисах» провозгласил, что февральская революция 1917 года была не просто буржуазной революцией, но переходом под руководством рабочих и беднейшего крестьянства к долгожданной социалистической революции будущего; это говорит о его тонкой реакции на ту бурную обстановку, которая предшествовала его возвращению в Петроград. Русская буржуазия, слабая и отсталая по сравнению со своими западными собратьями, не обладала ни экономической мощью, ни политической зрелостью, ни достаточной независимостью, ни внутренним единством, необходимыми для того, чтобы удержать власть. С другой стороны, союз пролетариата и буржуазии, сплотившихся для свершения буржуазной революции, был совершенным мифом. Пролетариат, как только стал действенной силой, не мог поставить у власти буржуазию, которая эксплуатировала его труд. И буржуазия не могла принять союз с пролетариатом, конечной целью которого было ее уничтожение. Когда Ленин сделал попытку выбраться из этого тупика, возложив на пролетариат, поддерживаемый беднейшим крестьянством, бремя ответственности и за свершение буржуазной революции, и за начало социалистической революции, он, несомненно, верил в то, что не только не отрекается от учения Маркса о двух отдельных и последовательных этапах революции, но приспосабливает это учение к новым условиям. Однако у этого решения, которое стало программой Октябрьской революции, была своя ахиллесова пята. Маркс представлял себе, что социалистическая революция будет развиваться в недрах капитализма и буржуазной демократии, установленной предшествующей революцией. В России же такого фундамента практически не существовало. Ленин мечтал о построении социализма в экономически и политически отсталой стране. Этого противоречия можно было избежать, только если предполагать, что революция вот-вот станет интернациональной, что европейский пролетариат поднимется против своих капиталистических хозяев и обеспечит условия для продвижения к социализму, которых Россия, находясь в изоляции, не имела. Социализм, установленный путем революции в стране, где пролетариат был экономически слаб и немногочислен, не был и не мог быть социализмом, который, как предсказывали Маркс и Ленин, является результатом революции объединенного пролетариата экономически развитых стран.
Поэтому с самого начала русская революция носила смешанный и двусмысленный характер. Маркс отметил, что зародыш буржуазного общества формировался в рамках феодального строя и уже вполне развился, когда буржуазия утвердила свою власть. Предполагалось, что нечто аналогичное произойдет и с социалистическим обществом, прежде чем наступит победа социалистической революции. В одном — и только в одном! — отношении это ожидание оправдалось. Индустриализация и техническая модернизация, которые занимали одно из важнейших мест среди достижений капиталистического общества, не менее высоко оценивались и в социалистическом обществе. Задолго до 1914 года в экономике западного мира начался переход от мелкого индивидуального производства отдельных предпринимателей к крупному промышленному производству, которое постепенно стало в экономике доминирующим и волей-неволей влияло на политику. Сам капитализм уже размыл границу, отделяющую экономику от политики, расчищая тем самым дорогу для какой-то новой формы централизованного контроля и закладывая фундамент, на котором можно было бы строить социализм.
Эти процессы достигли апогея во время первой мировой войны. Изучение немецкой военной экономики побудило Ленина заметить летом 1917 года, что «государственно-монополистический капитализм есть полнейшая
Однако если было бы глупо отказывать этим достижениям в названии «социализм», то одинаково нелепо делать вид, что это и есть осуществление задуманной Марксом «ассоциации свободных предпринимателей», или диктатуры пролетариата, или же ленинской переходной «демократической диктатуры рабочих и крестьян». Это построение не удовлетворяло и идее Маркса о том, что освобождение рабочего класса есть дело рук самого рабочего класса. Советская промышленная и аграрная революции, очевидно, попадают в категорию «революций сверху», навязанных властью партии и государства. Стала совершенно явной ограниченность идеи построения социализма в одной стране. Представление о том, что в буржуазном обществе набирает силы образованный пролетариат, подобно тому как созрела буржуазия в недрах феодального общества, оказалось не соответствующим действительности — меньше всего это было возможно в отсталой России, где рабочий класс был немногочисленным, угнетенным, не имел никакой организации и не усвоил ни одной из даже самых традиционных свобод буржуазной демократии. В победе революции решающую роль сыграло небольшое ядро классово сознательных рабочих. Но необходимость управления громадными территориями, входящими в Советскую республику, требовала более сложных и более изощренных организационных форм. Партия Сталина, которая представляла собой дисциплинированный отряд, ведомый небольшой и преданной делу группой революционеров-интеллектуалов, вступила в совершенно неизведанную область и стала проводить политику новой власти методами, которые после смерти Ленина становились все более и более диктаторскими, при этом все меньше опираясь на пролетариат. Приемы, вначале изредка и с оглядкой применяемые в пылу гражданской войны с ее ужасами, постепенно переросли в широчайшую систему чисток и концентрационных лагерей. Если провозглашенной целью был социализм, то средства, которыми ее стремились достичь, были часто полным отрицанием социализма.
Это не означает, что не было никакого продвижения по пути к возвышенным идеалам социализма — освобождению рабочих от гнета прошлого и признанию их ведущей роли в новом обществе. Но шествие по этому пути было чрезвычайно замедленным и часто тормозилось всякого рода отступлениями и бедствиями, которых иногда просто невозможно было избежать. После разрушений и тягот гражданской войны последовала короткая передышка, за время которой уровень жизни и рабочих, и крестьян стал немного подниматься по сравнению с тяжелейшими условиями жизни в царской России. За 10 лет, начиная с 1928 года, этот уровень опять снизился под давлением высоких темпов индустриализации, а крестьянство за это время прошло через ужасы насильственной коллективизации. Едва только страна перевела дух, как на нее обрушилась мировая война, в которой СССР стал жертвой нападения Германии, самого обширного и самого опустошительного, какое только знала Европа. Эти испытания оставили свой след, моральный и материальный, на жизни советских людей и на образе мышления и народа, и его руководителей. Вовсе не все страдания, выпавшие на долю этой страны в первой половине века, после революции, следует приписывать внутренним причинам или железному кулаку сталинской диктатуры.
Однако в 50―60-х годах плоды индустриализации, механизации и долгосрочного планирования стали уже созревать. По западным меркам многое оставалось еще примитивным и отсталым, но уровень жизни существенно повысился. Социальные услуги, включая здравоохранение и начальное, среднее и высшее образование, стали более эффективными и, выйдя за пределы крупных городов, распространились на бо́льшую часть советской территории. Самые печально известные сталинские инструменты угнетения были уничтожены. Образ жизни рядовых граждан изменился к лучшему. Когда в 1967 году отмечалось 50-летие революции, можно было говорить о серьезных успехах. За первую половину столетия население в СССР увеличилось со 145 миллионов до более чем 250 миллионов, количество городских жителей по отношению ко всему населению страны — с 20 до 50 % и более. Это был громадный рост городского населения, причем большинство из новых горожан были детьми крестьян, внуками и правнуками крепостных. Советские рабочие и даже советские крестьяне 1967 года очень сильно отличались от своих отцов и дедов эпохи 1917 года. Они не могли не осознавать того, что́ сделала для них революция; и это перевешивало отсутствие свободы, которой они никогда и не знали и о которой даже не мечтали. Суровость и жестокость режима были реальностью, но точно такой же реальностью были и достижения.
На Западе непосредственным результатом русской революции была резкая поляризация левых и правых. Революция стала пугалом для консерваторов и путеводной звездой для радикалов. Вера в то, что человеческое общество по своей сути делится на две половины, вдохновило создание Коминтерна. Но никто из марксистов и не помышлял, что слабые русские силы станут претендовать на ведущую роль в международной революции, которую Маркс и Ленин представляли как массовое движение объединенного европейского пролетариата. Когда стало ясно, что революции в Европе не будет, и когда идея построения социализма в одной стране стала официальной идеологией ВКП(б), все более настойчивые требования рассматривать достижения социализма в СССР как образец для подражания, а Коминтерн — как хранилище социалистического вероучения опять привели к поляризации, на этот раз между приверженцами Востока и Запада внутри группировок левых. Коммунисты и западные социал-демократы вступили в конфронтацию вначале как не очень доверяющие друг другу союзники, а затем уже и как явные враги — это в Москве совершенно неправильно истолковали как предательство лидеров-ренегатов. Невозможность найти общий язык оказалась симптомом раскола. Мировая революция, как ее представляли в Москве в 1924 году и позже, была движением, направляемым сверху институтом, утверждающим свое право действовать от имени того пролетариата, которому удалось осуществить в своей стране победоносную революцию. Такая переориентация подразумевала не только монополию советских руководителей на опыт и знание того, как следует осуществлять революцию, но и то, что первостепенной задачей мировой революции является защита единственной страны, где победила революция. Но эти притязания, а также политика и мероприятия, которые ими диктовались, оказались полностью неприемлемыми для большинства рабочих Западной Европы, считавших себя гораздо более развитыми во всех смыслах — и в экономическом, и культурном, и политическом, — чем их отсталые русские товарищи, тем более что они не могли не видеть негативных сторон советского общества. Упорство в проведении такой политики дискредитировало в глазах западных рабочих и власть Москвы, и национальные коммунистические партии, которые ей рабски подчинялись, и даже саму революцию.
Отношения с отсталыми некапиталистическими государствами складывались, однако, иным образом. Ленин был первым, кто обнаружил связь между революционным движением за освобождение рабочих от гнета капитализма в развитых странах и освобождением отсталых и зависимых государств от власти империалистов. Отождествление капитализма с империализмом было излюбленной темой советской пропаганды в Азии; наивысшим ее достижением была китайская национальная революция середины 20-х годов, которую она подтолкнула. По мере того как СССР укреплял свои позиции, его престиж попечителя и лидера «колониальных» народов стремительно возрастал. Идя по пути революции и индустриализации, он достиг впечатляющего роста экономической независимости и политической мощи, достойного зависти и подражания. За пределами Европы даже преувеличенные притязания Коминтерна выглядели значимыми. Дело защиты СССР вовсе не казалось излишним в революционной программе; напротив, оно означало защиту самого могущественного союзника всех слаборазвитых стран в их борьбе с развитыми капиталистическими государствами.
Методы, вызывавшие отвращение в странах, где буржуазная революция была неотъемлемой частью их истории, где в гибких рамках либеральной демократии выросло сильное рабочее движение, иначе воспринимались в государствах, где еще фактически не существовало пролетариата, где буржуазная революция еще только намечалась, а буржуазная демократия была лишь призрачной мечтой. Там, где голодные и безграмотные массы еще не достигли уровня революционной сознательности, «революция сверху» была предпочтительнее, чем отсутствие революции вообще. В то время как в развитых капиталистических странах мира массовые волнения, вызванные русской революцией, носили в основном разрушительный характер и не могли создать никакой конструктивной модели для революционных действий, в отсталых некапиталистических странах влияние русской революции широко распространилось и оказалось более плодотворным. Естественно, что благодаря престижу революционного режима, который собственными усилиями поднял страну до уровня крупной индустриальной державы, СССР возглавил движение отсталых стран против мирового господства капитализма, до 1914 года буквально ни в чем не встречавшего противодействия. И в этом контексте казались несущественными пятна на его репутации. Благодаря революционному движению отсталых стран, не достигших капиталистического уровня развития, революция стала представлять новую угрозу для капиталистических держав, чьи потенции еще далеко не исчерпаны. Русская революция 1917 года не смогла выполнить те задачи, которые она сама перед собой поставила, и осуществить те надежды, которые породила. Ее история полна ошибок и неясностей. Но она еще долго оказывала такое сильное воздействие на весь мир, как ни одно историческое событие нашей эпохи.