В течение дня за немногими исключениями было лишь малое количество сообщений о беспорядках на улицах города…

Все улицы, что вели к Мариинскому дворцу, были перекрыты баррикадами, но их невозможно было принимать всерьез. Баррикады представляли собой всего лишь груды дров… поперек улиц. Кое-где на улицах стояли автомобили… чтобы останавливать движение. К вечеру уличное движение сводилось к минимуму…

В соответствии с информацией, которая имелась в распоряжении Смольного, состоялось общее собрание 1, 4 и 14-го казачьих полков, на котором было принято решение не подчиняться приказам Временного правительства, но в то же время и не выступать против него…»

Комиссар-большевик с крейсера «Аврора» сообщил о действиях своего судна, которое оказало такое глубокое психологическое воздействие на членов Временного правительства, когда стало наводить свои пушки на Зимний дворец, где сидели министры:

«Крейсер «Аврора» проходил ремонтные работы на Франко-русских верфях, и предполагалось, что он уйдет из Петрограда для ходовых испытаний новых двигателей. Но ввиду того, что приближался Второй съезд Советов, Центральный комитет Балтфлота отдал приказ отложить отход на неопределенное время. Морякам «Авроры» сказали, что они должны принять активное участие в защите съезда Советов и, возможно, в восстании. 6 ноября Военно-революционный комитет назначил меня комиссаром крейсера «Аврора». Было созвано особое совещание матросского комитета, на котором присутствовали командир и другие офицеры. Я кратко рассказал о полученных мною инструкциях и сказал, что собираюсь выполнять все приказы Военно-революционного комитета… независимо от мнения офицерского состава. Вечером (6 ноября) пришли инструкции от Военно-революционного комитета возобновить движение по Николаевскому мосту… Было необходимо подтянуть корабль ближе к мосту, и я отдал приказ развести пары… и поднять якорь…

Командир отказался вести судно под тем предлогом, что «Аврора» не способна идти по Неве. Я отдал приказ промерять лотом фарватер Невы, и выяснилось, что крейсер пройдет по ней довольно легко…

В 3.30 утра крейсер бросил якорь рядом с Николаевским мостом. Мы работали весь день 7 ноября, чтобы привести корабль в боевую готовность… Ближе к вечеру мы получили приказ из Военно-революционного комитета — после сигнала из Петропавловской крепости сделать несколько холостых выстрелов по Зимнему дворцу и, если будет необходимо, обстрелять его шрапнелью. Тем не менее необходимости в этом не представилось, и Зимний дворец скоро сдался…»

П. Сорокин, социалист-революционер, с которым мы встречались в марте 1917 года и встретились снова, позже стал депутатом печальной памяти Учредительного собрания, которое открылось в январе 1918 года. Он попытался пройти в Зимний дворец, чтобы предотвратить кровопролитие:

«Весь день лежал больным, слушая грохот пушек, пулеметные очереди и треск ружейной стрельбы. По телефону узнал, что из Кронштадта прибыли большевики и что крейсер «Аврора» открыл огонь по Зимнему дворцу, требуя сдачи от членов Временного правительства, которые забаррикадировались там. В семь вечера я пошел в городскую думу. При всех бедах, с которыми мы столкнулись, сейчас самой страшной была ситуация в Зимнем дворце. Там был женский батальон и юнкера, которые отважно сопротивлялись превосходящим силам большевиков, и по телефону министр Коновалов просил о помощи. Бедные женщины, бедные юноши, они были в отчаянном положении, потому что мы знали — разъяренные матросы, взяв дворец, скорее всего, разорвут их на куски. Что мы можем сделать? Проведя на одном дыхании совещание, решили, что все мы, Советы, городские власти, комитеты социалистических партий, члены Совета Республики, должны отправиться в Зимний дворец и приложить все усилия, чтобы спасти министров, женщин-солдат и кадетов. Едва мы собрались идти, как по телефону поступила обескураживающая весть: «Ворота дворца взяты штурмом. Начинается резня… Скорее! Толпа уже на первом этаже. Все кончено. Прощайте… Они ворвались. Они…» — Последние слова Коновалова из Зимнего дворца завершились оборванным вскриком.

Сорвавшись с места, мы торопливо построились в шеренгу и в темноте неосвещенных улиц двинулись в дорогу; путь нам освещали лишь несколько тусклых фонарей. Никогда еще Петроград не видел столь безнадежное шествие. Мы двигались в полном молчании, как фантомы. Рядом с Казанским собором нас остановили три грузовика, полные матросов с пулеметами и бомбами.

— Стой! Кто идет?

— Представители Советов и социалистических партий.

— Куда направляетесь?

— К Зимнему дворцу, чтобы положить конец гражданской войне и спасти защитников дворца.

— К дворцу никто не подойдет. Поворачивайте, или мы откроем огонь по вас.

Делать было нечего, и мы в мрачном молчании вернулись в городскую думу. Здесь мы сделали еще одну попытку связаться с дворцом, но связь была прервана. Стрельба прекратилась, и мы поняли, что, скорее всего, бойня в полном разгаре.

В угольно-черной темноте улиц я добрался до дома, где нашел жену полумертвой от страха за меня. Но я успокоил ее: «Моя дорогая, теперь мы должны готовиться ко всему, что нас ждет. И возможно, к самому худшему».

Джону Риду, иностранному журналисту, повезло там, где Сорокин, русский политик, потерпел неудачу. Пустив в ход привычную хитрость, он незадолго до осады проник в Зимний дворец, который защищали юнкера и женский батальон, оставшиеся верными Керенскому и Временному правительству.

«Мы пошли по Адмиралтейскому проспекту к Зимнему дворцу. Все выходы на Дворцовую площадь охранялись часовыми, а западный край площади был загражден вооруженным кордоном, на который напирала огромная толпа. Все соблюдали спокойствие, кроме нескольких солдат, выносивших из ворот дворца дрова и складывавших их против главного входа.

Мы никак не могли добиться, чьи тут были часовые — правительственные или советские. Наши удостоверения из Смольного не произвели на них никакого впечатления. Тогда мы зашли с другой стороны и, показав свои американские паспорта, важно заявили: «По официальному делу!» — и проскользнули внутрь. В подъезде дворца от нас вежливо приняли пальто и шляпы все те же старые швейцары в синих ливреях с медными пуговицами и красными воротниками с золотым позументом. Мы поднялись по лестнице. В темном, мрачном коридоре, где уже не было гобеленов, бесцельно слонялись несколько старых служителей. У двери кабинета Керенского похаживал, кусая усы, молодой офицер. Мы спросили его, можно ли нам будет проинтервьюировать министра-председателя. Он поклонился и щелкнул шпорами.