– Здравы будьте, жители Киева-града, – с достоинством склонил главу Ольг, прикладывая десницу к груди в том месте, где билось сердце. – Славен ваш град и лежит на Непре, реке великой, что многие племена славянские своею живой водой питает, словно мать детей своих. Только коли ладу меж детьми не будет, то и матери горе великое, и детям участь горькая, рабская. Великий князь земли Новгородской Словенской, мудрый Гостомысл, что зрел сквозь века многие, взял клятву строгую с внука своего Рарога, что положит он жизнь свою на то, чтоб ладу великого меж славянами-русами добиться и блюсти его в веках, дабы крепла Русь и никто не мог её одолеть. Князь Рарог тот завет чтил и жизнью своей и братьев своих Синеуса и Трувора заплатил за сохранность Руси Новгородской, вначале от нурман, а потом от хазар её защищая. Перед смертью Рарога такую же клятву принёс ему и я, обещая дальше Русь объединять и беречь. Во исполнение сей роты, пришёл я к вам, кияне, чтоб хитрого викинга именем Ас-Скальд, который, убив князя Киевского Дира, обманом и коварством стол Киевский захватил, наказать и судить вашим, кияне, судом по Правде Русской. – Ольг чуть помолчал, как бы прислушиваясь чуткой душой своей, какие чувства речь его в киянах рождает, потом продолжил: – Только снова исхитрился сей нурман и пытался бежать от суда праведного, а потому был охороной моей смертельно ранен.
– Невелика потеря! – крикнул кто-то из толпы киян.
– Я тоже так разумею, – кивнул могучий кельт. – А потому хочу принести роту Киеву-граду и всем землям и племенам, вокруг него живущим, что до полнолетия сына князя Рарога Ингарда, который стоит перед вами с матерью своей, женой Рарога и моей же единокровной сестрой Ефандой, – Ольг простёр десницу к мальцу и жене с тонким станом, – буду крепить лад и мощь Руси единой, которую завещал нам мудрый Гостомысл по воле богов русских. Ибо без лада можем сгинуть все без остатка, как сгинули когда-то обры и гунны бесчисленные, готы воинственные, осавуры, рыбоеды, костобоки, ильмерцы и многие другие племена и народы, коих даже имён не осталось в памяти людской. – Ольг замолчал и снова прислушался, так, как то могут только волхвы и добрые велесовичи, к голосам душ внемлющих им людей. Никому из тех, кто был на площади, было невдомёк, что хоть речёт слова один Ольг, да две сильных родственных души – его и молчаливой сестры Ефанды – доносят до них мысли и чаяния мудрого Гостомысла, разжигая в душах славянских древний дух единения и общей силы Рода. И сила та была столь велика, что подхватывала всех, даже многих из тех, кто русом по происхождению не был. Князь-волхв одолевал ворога не только множеством воев и оружия ратного, но и невидимой людьми вещей силой, внушающей всякому противнику неведомый трепет.
Князь сделал кому-то знак рукой, и на помост взошёл юноша в белом одеянии, с длинными волосами и пронзительными, как весеннее небо, очами. Неожиданно он заговорил громким сильным гласом, который долетал до каждого из стоящих на площади людей.
– Кто это? – вопрошали друг у друга кияне.
– Говорят, молодой волхв, его князь Новгородский с собой привёз.
Велесдар между тем молвил, обращаясь к князю:
– Вступая на престол Киевский, поклянись, князь Ольг, перед предками славными, что из Ирия небесного глядят на нас, перед Землёй-матерью и небом-Отцом, перед богами нашими Сварогом, Свентовидом и Перуном, перед волхвами и старейшинами, перед людом, стоящим здесь, что никогда ни в великом, ни в малом от клятвы служения Руси и многочисленным народам её не отступишься и верен ей будешь до своего последнего вздоха!
– Клянусь, перед людьми, богами и родичами, – обнажив клинок, молвил Ольг, – мечом сим служить чести воинской вместе с дружиною моей!
– Клянёмся! Клянёмся! Клянёмся! – троекратно содрогнулась площадь от богатырского рыка многих воинских глоток.
Необычайно тихи и задумчивы расходились кияне с того собора, всё ещё находясь под очарованием слов воина-волхва. Разговоры вели меж собой вполголоса.
– Да, сей Олег воистину вещий, гляди, как слова его в душу-то западают! – рёк молодой широкоплечий скорняк сотоварищам.
– Не чета ему хитрый, изворотливый Аскольд, мелок больно супротив нынешнего князя, – отвечал ему худощавый златокузнец с тонкими чуткими перстами.
– Сей Олег с волхвом, а не с попинами приехал, такой не позволит византийцам в Киеве всем руководить и народ от веры исконной отваживать.
Глава 12
Греческий двор
Дорасеос не чувствовал своего сильного тела, приученного к многолетним боевым упражнениям. Может, у него вдруг появились крылатые сандалии, как у Гермеса, которые несут его в волшебном эфире? А может, у него вообще уже нет никакого тела и только невесомая душа стремится в своём вечном полёте туда, откуда никому из смертных хода нет. Тёплой струёй ласкового потока коснулась сознания божественная музыка, похожая на чей-то знакомый голос. Этот чудный голос зовёт его и просит не уходить, а он никак не может решиться, чувствуя, что если вознесётся ввысь в светлом потоке, то больше никогда уже не будет слышать этот дивный божественный глас, но если отзовётся на его мольбы, то обретёт боль и страдания. Но выбор должен быть сделан. Он некоторое время колеблется между двумя могучими силами на границе междумирья и наконец летит на зов земной жизни. Боль израненной плоти мгновенно гасит полёт души, и она затаивается где-то в уголке непослушной от жуткой слабости и мелкого озноба человеческой оболочки. Сквозь серое марево саднящей боли и непривычной слабости вдруг проступил зыбкий образ земной богини. Она говорила что-то тем желанным волшебным голосом, который звал его из небытия. Он звучал как древний глас тех далёких столетий, где боги и люди существовали рядом. Ещё ничего не понимая, он просто наслаждался этим голосом, будто пил божественную амброзию, каждая капля которой вливала в него силы возрождения.
Он медленно возвращался в своё непривычно слабое тело. Наконец осознал, что лежит на душистом сене в каком-то странном строении из жердей и глины. Приятный вольный ветерок пробирался сквозь просветы и шевелил сухие травинки вокруг головы. Со двора слышалась речь россов. И вдруг так же легко и свободно, как порыв ветра, вошла ОНА, богиня, – он даже вспомнил её загадочное земное имя – Дивоока.
Она обрадовалась, что он пришёл в себя, стала рассказывать:
– Ввечеру того дня, как я тебя в овражке нашла, человек по нашему краю ходил из Готской слободки, рёк, будто лихие люди напали и порезали их торговцев средь бела дня. Спрашивал, не заметили ли мы какого подозрительного лиходея, особо спрашивали про тучного, не то грека, не то хазарина. Мы отродясь здесь тучных не видывали, так ему и отвечали.