Человек в арабском одеянии, стоявший ко мне спиной, раскладывал что-то на каменном столе, составлявшем всю обстановку комнаты.

На мое приветствие он не отозвался.

Покончив со своим делом, незнакомец медленно обошел импровизированный алтарь и наконец повернулся ко мне лицом.

Мои глаза окончательно приспособились к полумраку, и я сумел разглядеть скелеты небольших животных, валявшиеся на полу в лужах засохшей крови.

На каменном алтаре лежала живая овца со связанными ногами и замотанной тряпкой мордой.

Незнакомец пытливо смотрел на меня, не выпуская из рук огромного кривого ножа. Мне захотелось поскорее сбежать из этого ада, но я не мог допустить, чтобы путь в две тысячи километров и сорок лет был пройден зря.

Я узнал человека с ножом.

Это был Омар-ад-Дин Валад.

Араб из Трансиордании, передавший мне сверток с Рукописью Бога.

Кажется, я задал какой-то вопрос, но Валад не удостоил меня ответом. Твердой рукой он вонзил нож в живот бьющейся на алтаре овцы, ловко вспорол его и одним виртуозным движением вытащил печень.

В голове у меня теснились воспоминания. В Платоновском «Тимее» есть слова о том, что Бог создал печень таким образом, чтобы мы могли определять по ней будущее. Изначально гепатоскопия была этрусской традицией, предположительно вавилонского происхождения, а от этрусков перешла к римлянам, которые практиковали ее до самых последних дней империи, а по некоторым версиям, и много позже, только тайно. В Ассирийском королевском архиве мне приходилось видеть засушенную печень, покрытую странными письменами.

Гаруспик – в том, что передо мной был именно гаруспик, жрец, владеющий древним искусством гадания по внутренностям животных, я не сомневался, – окровавленной рукой поднес печень к пылающему факелу. На лице его, до сих пор предельно мрачном, мелькнуло подобие улыбки, губы дрогнули, произнося то ли молитву, то ли заклинание.

Мои окончательно притерпевшиеся к слабому освещению глаза различали бесчисленные символы и странные рисунки, покрывавшие стены и потолок, разбросанные по полу кости и внутренности жертвенных животных, перевернутую пентаграмму, начертанную над алтарем.

В довершение всего Омар-ад-Дин Валад заговорил на безупречной классической латыни, совсем как во время нашей первой встречи.

Гадание обещало, что я проживу долгую жизнь и посвящу ее заботе о реликвии, волей судьбы оказавшейся в моих руках. Валада такое пророчество успокоило. Он позвал меня для того, чтобы предсказать будущее. А еще для того, чтобы извлечь из глубин моей памяти скрытый в ней План, чтобы он стал ясен мне самому.

Жрец говорил очень долго. Он пересказал мне историю моей собственной жизни, о которой я даже не подозревал. Все, о чем он говорил, каким бы невероятным это ни казалось, было мучительно знакомо и отзывалось в душе такой же болью, как и много лет назад, когда я был печальным и совершенно одиноким ребенком.

Потом он заговорил о книге, благодаря которой все это стало возможным. О Рукописи Бога. Ради нее я должен был пожертвовать не только своей жизнью и бессмертной душой, но и жизнями и бессмертными душами ближних. Мне предстояло найти пятерых невинных, рожденных в одном городе и передать им Манускрипт, чтобы запутать его следы. Мой цикл должен был завершиться через пять лет после моей смерти, и в конце его мне надлежало послать человека моей крови, чтобы тот забрал Рукопись и в последние шесть дней года нашел ей новое хранилище. Тогда моя миссия будет исполнена. Новым пристанищем Рукописи станет Аталайя, но и она будет не более чем вехой на пути великого Перехода.

Гаруспик говорил очень долго.

Так долго, что я совсем перестал страдать от смрада и опасаться темноты. И ясно увидел сквозь пелену времени то, что случилось, когда мне было девять лет, то, о чем я предпочел забыть.

Искать причины безразличия, с которыми я принял перемены своей участи и страшные воспоминания, я ни за что не стану даже на страницах этого дневника.