Не слишком обнадеживающее начало.

– Если мой визит к вам может так ее расстроить, то я, пожалуй, пойду.

Она прищурилась.

– Думаю, вам следует остаться.

– Почему?

– Мне любопытно. – Она сунула мне в руку тарелку с печеньем – тонким и, похоже, изрядно приправленным специями.

– Что вы хотите узнать? – Я поставила тарелку на стол.

– Почему вас так беспокоит, что Елена сожгла свои стихи? Разве вам не случается порой зачеркивать строчки, удалять части текста в файле, отправляя, таким образом, слова в небытие? Так почему же их потеря беспокоит вас меньше, чем эти сожженные страницы?

Дженет сидела передо мной в кресле так прямо, что можно было подумать, что под одеждой она носит жесткий корсет. Ее речь звучала неестественно, как будто она старательно пыталась имитировать аристократические манеры, ей не свойственные. Ее слова и жесты казались просчитанными, выверенными, но не производили должного эффекта. Все это казалось… в лучшем случае, странным. Я невольно испытывала неловкость и внутренний протест, и только теперь начала понимать, почему Елена была в таком отчаянии, что решилась сжечь свои стихи.

– Да, когда я удаляю какие-то фразы, они исчезают навсегда, но это всего лишь часть писательского процесса, я делаю это не со зла, не из желания все уничтожить. Моя цель – улучшить свою работу, а не уничтожить ее совсем. И даже если я должна удалить целый файл нажатием клавиши, я ни в коем случае не подвергаю опасности людей, с которыми живу рядом.

– То есть, вы хотите сказать, что если бы Елена разорвала плоды своих многолетних трудов на мелкие клочки, тихо сидя в своей комнате, вас бы сейчас здесь не было? – Она чуть кивнула головой, соглашаясь с какими-то своими мыслями.

Я чувствовала себя так, будто сижу на экзамене, который, без сомнения, провалю, несмотря на лежащую передо мной шпаргалку. Я просто не собираюсь ее использовать.

– Именно. Скорее всего, я бы не пришла. Возможно, я даже не узнала бы, что она это сделала. Как вы уже сказали, я ей не нравлюсь. Она мне не доверяет. Мы с ней вовсе не подруги. Я никогда не читала ее стихов, но даже если бы и читала, мне не должно было быть дела до того, уничтожила она их или нет, и я сильно сомневаюсь, что она сообщила бы мне, если бы сделала это.

Знаете, в нашем доме есть камин. И я полагаю, что в комнате Елены имеется мусорное ведро. Но она принялась жечь свои записи на улице, прямо перед нашим домом. Поэтому я имею все основания полагать, что она сделала это намеренно, желая, чтобы кто-то узнал обо всем и остановил ее. Или для того, чтобы кто-нибудь просто побеспокоился о ней, потому что, согласитесь, бросать бумаги в огонь – это какая-то уж чересчур бурная и неестественная реакция на неудачный день.

– Вы правы, – произнесла Дженет. Она положила в рот печенье, потом еще одно. – Вы непременно должны их попробовать. Полагаю, лучше взять подарок, раз уж он предложен.

Я покачала головой. Она хоть и не Белая Колдунья из «Хроник Нарнии», предлагающая рахат-лукум, но для меня ее угощение все равно имело бы привкус предательства.

– Я все еще не понимаю, что я тут делаю. Обсуждение того, что и как я испытываю, когда нажимаю клавишу «Удалить», не принесет Елене никакой пользы.

– И это мешает вам принять угощение? – Она приподняла бровь. – Я же сказала, что очень любопытна. Правда, теперь, уже в меньшей степени.

Организация работы в «Мелете» – вернее, ее отсутствие – не позволяет мне постоянно следить за ней. Она не имеет передо мной никаких обязательств, как ученица, и у нас нет профессиональных отношений, чтобы я могла воздействовать на ее поведение. Полагаю, она не испытывает ко мне особой симпатии. Мы с ней не близки, да это и лишнее. Я ее наставница, а не подруга, и моя обязанность – просто помогать ей в ее творчестве. Тем не менее, благодарю вас за то, что сообщили мне о ее нервном срыве.

– Хотите что-нибудь еще сказать? – спросила я.