На сей раз передвижная крепость сбивалась веселей и, по моим прикидкам, быстрей, чем обычно. Народ занимал заранее определенные места: крестьяне — в центре, а внутренний периметр свободен для маневра стрелков. Прикрыв крестьян, на позиции выступили лучники, как казаки, так и казачки. Между ними и фронтальным оборонным сооружением установили минометную батарею. Все щели над и под повозками облепили стрелки, а лошадей отвели в тыльную часть гуляй-города.

Теснота была приличная, но все же это лучше, чем подставиться под удар в открытом поле.

А на высотку прибывали все новые и новые всадники, и была их уже огромная толпа. Но в боевой порядок не строились, наверное, потому, что солнце уже подошло к закату, светового дня осталось всего ничего, а мы от них уж точно никуда не могли деться — в клетку влезли самостоятельно. Вдруг от противника отделились десятка два всадников вместе со знаменосцем и не спеша направились к нам.

Это были рыцари, закованные в комплекты точно такой же брони, как и те, которые сейчас хранились в повозках моего обоза. Вперед выехал всадник, внешне молодой, с выпуклыми глазами и торчащими в стороны, как у таракана, длинными напомаженными усами.

— Кто такие и что делаете на землях Речи Посполитой?! — громко выкрикнул он, а я приказал развернуть полотнище с вышитым родовым гербом и, одетый в полную кирасирскую броню, взошел на одну из повозок.

— С кем имею честь?! Пан забыл правила этикета?

— Цо? — вскинулся он, затем отчеканил: — Владислав Сикорский, хорунжий хоругви Овручского повета воеводства Киевского. Честь имею!

— Князь Михаил Каширский. Честь имею!

— Его светлость князь Вишневецкий, в полку которого имею честь служить, требует вас к себе!

— Передайте князю, что он меня может только пригласить.

— Да вы забываетесь! Его светлость есть коронный хорунжий, староста Белоцерковский и Струмиловский. Любой казак обязан явиться по первому его требованию!

— Это вы забываетесь, пан Сикорский, — тихо ответил ему. — Как вы смеете повышать тон на особу высокородного происхождения? Тем более на родственника вашего коронного хорунжего?

— Пшепрашем, ваша мосць. — Подхорунжий замолк, словно споткнулся на ровном месте, я его перебил:

— Кроме того, пан Сикорский, я оставил службу в Гнежинском полку и сейчас выступаю как сугубо приватная особа. Так и передайте князю, брату нашему.

— Понятно, ваша мосць, сейчас все будет доложено его светлости, — растерянно сказал подхорунжий и поклонился, затем отряд развернулся и поскакал обратно.

Слез с повозки и взглянул на ухмыляющиеся рожи своих бойцов. Ну, конечно, некоторым отшить недовольного пана шляхтича — это как бальзам на душу.

Лично у меня на сердце некоторое время было неспокойно. Однако противник в боевой порядок все не строился, наконец из лагеря Вишневецкого выехали три всадника и поскакали к нам галопом. Это были не латные рыцари, а дворяне, одетые в европейские хубоны и шляпы с шикарными разноцветными перьями.

Вздохнув с облегчением, опять взобрался на повозку и стал дожидаться их прибытия. Нет, я далек был от мысли, что нам удастся разойтись миром. Больше чем уверен, что будет найдено сто причин, оправдывающих желание князя раздеть нас догола. Но на сегодняшний вечер и до утра война точно отменяется. Правда, будет введен в действие сценарий предъяв и претензий, которые должны обеспечить видимость законности подготовленного ограбления. Ну не пропустит князь такой вкусный и жирный пирог, проплывающий мимо рта в какие-то заморские страны. Положа руку на сердце, я его прекрасно понимаю.

— Барон Штауфенберг. — Массивный воин с бесцветными глазами представился на плохом польском и поклонился. — Личный порученец его экселенции князя Вишневецкого.

— Князь Михаил Каширский. Рад видеть вас, герр барон.