Идиллический период отношений царя с Третьей Думой оказался очень недолгим. Согласно «Основным законам» Российской империи, внешняя политика, армия и флот находились под непосредственным контролем царя. Официально Дума не имела права вмешиваться в работу соответствующих министерств или каким-то образом влиять на их деятельность. Однако смета на расходы этих правительственных учреждений проходила через руки бюджетной комиссии, в результате чего последняя, как и во всех парламентах, стала важнейшим и наиболее влиятельным органом. Всем министрам пришлось очень серьезно считаться с ним. Прежде чем смета по различным министерствам подавалась в бюджетную комиссию, она проходила рассмотрение в специальных ведомственных комитетах. Через эту систему – то есть через финансовый контроль, осуществлявшийся бюджетной комиссией, – Военное министерство и Адмиралтейство, по сути, оказались подотчетными Думе. После Русско-японской войны флот пришлось строить фактически заново, а армию следовало радикально реорганизовать, увеличить и перевооружить в соответствии с техническими требованиями момента.

О твердом руководстве армией и флотом не было и речи. Система верховного армейского и флотского командования находилась в процессе непрерывной реорганизации. Подавляющее большинство отдельных военных учреждений возглавлялось абсолютно безответственными великими князьями, которые обычно преследовали собственные частные цели, не обращая ни на кого внимания. И в армии, и на флоте имелось много способных и энергичных военных специалистов, которые с энтузиазмом разрабатывали планы реформ, но были совершенно не в состоянии добиться их воплощения.

Когда Гучков стал председателем думского комитета по обороне, он сразу же установил контакты с такими людьми в Военном министерстве и Адмиралтействе, которые выступали за решительную реорганизацию этих учреждений. Таким образом в Думе сосредоточилась вся работа по реорганизации российских вооруженных сил.

Нет сомнения, что Третья и Четвертая Думы играли крайне важную роль в подготовке России к войне 1914–1918 гг. Трезвомыслящие, предприимчивые элементы и в армии, и на флоте ощущали твердую поддержку Думы, а Дума, в свою очередь, опиралась на них в борьбе с придворной камарильей.

Однако это сближение вызвало крайнюю подозрительность в кругу тех приближенных царя, которые выступали за возврат к абсолютизму.

Весной 1908 г., во время обсуждения бюджета Военного министерства в Думе, Гучков произнес речь, в которой призвал великих князей принести «патриотическую жертву», указывая, что Дума уже обратилась к народу с просьбой пожертвовать самым необходимым в интересах защиты страны. В сущности, Гучков просил великих князей отказаться от своих административных постов в армии, на которые они все равно не годились и на которых проявили полную безответственность. Это требование было сделано с полного ведома военной администрации. Речь Гучкова конечно же вызвала огромное негодование в придворных кругах. Царица сразу же восприняла ее, как и всякое вмешательство Думы в военные вопросы, как покушение на царские прерогативы.

Такие подозрения окрепли у нее после произошедшего год спустя в Константинополе переворота, когда младотурки свергли султана с престола. Гучков вскоре получил при дворе кличку «младотурка» и с того момента считался врагом общества № 1.

Военный министр Редигер, специалист по военным проблемам, который занимался своим делом в атмосфере полной гармонии с Думой, был отправлен в отставку. На его место назначили командующего Киевским военным округом генерала Сухомлинова, посредственного солдата, едва знакомого с современной войной. Подчиняясь желанию царя, он отказался сотрудничать с Думой.

Царица была права, чувствуя, что вождь конституционалистов был самым опасным препятствием на пути к реализации ее безумной мечты о восстановлении абсолютного самодержавия в России. Движение октябристов и примкнувших к ним группировок плелось в хвосте тех сил страны, которые боролись за подлинную демократию. С другой стороны, оно возглавляло эти силы на высочайшем уровне, то есть в военном и административном руководстве и великосветских кругах. Выступая против реакции, оно волей-неволей расчищало путь для широчайшего оживления революционного движения, которое весной 1912 г. получило мощный импульс, каким стал печально известный расстрел на Ленских приисках[35]. Хотя октябристы не имели намерения вести дальнейшую демократизацию России, они стремились поднять страну на более высокий экономический и культурный уровень, приличествующий великой державе. В достижении этой цели они пользовались поддержкой умеренной оппозиции и наиболее просвещенных людей, занимавших высшие административные должности. Поэтому Третья и Четвертая Думы, несмотря на их контрреволюционный состав, сыграли прогрессивную роль в истории России. Ряд изданных ими законов одним лишь фактом своего существования способствовали экономическому и культурному подъему, который происходил в России в последнее десятилетие перед Первой мировой войной.

Например, в думский период просвещение развивалось так стремительно, что к моменту начала войны Россия была готова к введению обязательного всеобщего образования. В начале XX в. прекратилась абсурдная и преступная кампания против просвещения, которую развязали реакционные министры в конце XIX в. В 1900 г. 42 процента детей школьного возраста посещало школу. Министр образования Кауфман-Туркестанский внес в Третью Думу законопроект о всеобщем обучении, который был принят большинством голосов. Однако, к несчастью, законопроект был отвергнут Госсоветом, половину членов которого назначал лично царь, и возвращен в Думу на повторное рассмотрение. В итоге его приняла Четвертая Дума. К тому времени министр просвещения, которым тогда был граф П.Н. Игнатьев, решил, что уровень грамотности среди молодежи уже достаточен для того, чтобы ввести систему обязательного начального образования. Если бы не разразилась война, она была бы создана во всей полноте к 1922 г. Но и до войны в большинстве случаев школу не посещали лишь те дети, которым не позволяли этого родители.

В 1929 г. Фонд Карнеги издал книгу «Русские школы и университеты во время мировой войны». Ее написали два профессора, специалисты в области российского образования Одинец и Покровский, а предисловие принадлежало перу Игнатьева, бывшего министра просвещения. Эта книга была призвана развеять миф о том, что до прихода большевиков лишь 10 процентов российского населения владело грамотой и что правящие классы делали все возможное, чтобы преградить детям рабочих и крестьян доступ к образованию. Российские высшие и средние учебные заведения были самыми демократическими в мире в том, что касалось социального состава учащихся. Еще до думской эпохи земства тратили 25 процентов своего бюджета на образование; теперь же они стали расходовать треть. За один лишь период 1900–1910 гг. субсидии на образование, получаемые земствами от правительства, возросли двенадцатикратно. В 1906 г. в стране было 76 тысяч школ, которые посещало около 4 миллионов учеников. В 1915 г. насчитывалось уже более 122 тысяч школ с 8 миллионами учеников. В этот период минимальный возраст для выпускников повысился, а расписание расширилось, позволяя самым одаренным детям из крестьянских семей учиться в средней школе. Государственные школы были доступны не только для детей, они стали центрами просвещения и для взрослых крестьян. В школах создавались библиотеки, читались лекции, устраивались вечерние и воскресные занятия для взрослых и даже проводились театральные представления. Земства учреждали специальные курсы для самих учителей. Ежегодно учителей бесплатно отправляли в заграничные поездки. Тысячи учителей государственных школ до Первой мировой войны побывали в Италии, Франции и Германии.

В качестве итога можно процитировать слова Одинца и Покровского: «Из общего состояния начального и среднего образования в России в годы, непосредственно предшествующие войне, следует сделать вывод, что за всю историю русской цивилизации просвещение никогда не распространялось так стремительно, как в данный период».

Помимо ускоренного насаждения грамотности, земства вместе с Думой и кооперативными организациями развивали сельское хозяйство. В 1906–1913 гг. площадь обрабатываемых земель увеличилась на 16 процентов, а сбор продукции – на 41 процент. За этот период шестикратно увеличились фонды местных земств на агрономические нужды крестьян. Центральное правительство также выделяло крупные ассигнования на эти цели. По всей Европейской России земства энергично помогали крестьянам перейти на механизированное земледелие, а в Сибири, где не было земств, этим занималось правительство.

Крестьянский земельный банк скупил у помещиков миллионы акров земли и перепродал ее крестьянам. Кредитно-кооперативные сообщества и земства снабжали крестьян необходимым сельхозинвентарем. К началу войны в руках крестьян находилось 89,3 процента всех обрабатываемых земель. Средний крестьянский надел имел размер в 30–75 акров. Во время экономического бума в России непосредственно перед Первой мировой войной экспорт российской сельскохозяйственной продукции возрос на 150 процентов. Крестьянские хозяйства преобладали и на внешнем, и на внутреннем рынках, поставляя три четверти объема зерна и льна и практически все масло, яйца и мясо.

Передача земли крестьянам и колоссальное увеличение доли фермерских крестьянских хозяйств (к тому времени доля помещичьих хозяйств в производстве была почти нулевой) сопровождались массовым переселением крестьян при активной помощи правительства, земств и кооперативов. К тому времени Сибирь вступала в этап экономического и культурного развития по американскому типу. В период между Русско-японской и Первой мировой войной население этого региона удвоилось, а площадь обрабатываемых земель утроилась. Сельскохозяйственное производство увеличилось более чем троекратно, а экспорт – десятикратно. Перед Первой мировой войной все масло, ввозившееся в Англию из России, производилось сибирскими и уральскими крестьянскими кооперативами. В то время как в 1899 г. экспорт масла из Сибири был ничтожным, к 1915 г. кооперативы экспортировали его уже тысячами тонн.

Именно кооперативное движение, свободно развивавшееся в конституционной России, позволило русскому народу, и прежде всего крестьянству, проявить свою природную сметку и организационный талант. Перед Первой мировой войной в кооперативном движении участвовало около половины всех крестьянских хозяйств. Больший размах, чем в России, это движение из всех европейских стран получило только в Великобритании.

В 1905 г. в крестьянских кредитных кооперативах состояло 7 290 000 человек, а к 1916 г. эта цифра поднялась до 10 500 000 человек. В 1905 г. фонды кооперативов составляли 375 миллионов золотых рублей, а к 1916 г. достигли уже 682,5 миллиона. Столь же стремительно развивалось кооперативное движение в городах. Федерация потребительских кооперативов, возглавляемая московским Центросоюзом, стала одной из наиболее влиятельных общественно-политических организаций в России.

Общее повышение благосостояния народа проявлялось в заметном росте потребления таких товаров, как сахар, масло, керосин и обувь, а также в увеличении вкладов в сберегательных банках. Это признавал советский экономист Лященко.

Согласно оценке одного из крупнейших специалистов по российской экономике, профессора С. Прокоповича, национальный доход России, несмотря на войну с Японией и последовавший кризис, продолжавшийся до 1909 г, повысился за этот период на 79,4 процента (в 50 губерниях, по которым имеются данные).