От катаевской дачи до нашей было рукой подать. Миновать кассилевский забор, и я была уже у себя. Еще за калиткой я слышала отчаянный лай нашей собаки Кольта – он чувствовал мое приближение издалека и бесновался на цепи в предвкушении нашей встречи. Дорвавшись до меня, Кольт начинал скакать, визжать и увиваться вокруг, считая все это все-таки недостаточным проявлением любви и норовя облизать не только руки, но и в обязательном порядке лицо. Он был невероятно деспотичным в своей привязанности к хозяевам – ревнивым, постоянно требующим внимания.
Эту кавказскую овчарку, крупного породистого кобеля, доставили по просьбе отца из питомника одной воинской части, где его готовили к несению сторожевой службы, потому-то он и получил столь воинственную кличку. До войны у нас тоже были собаки – немецкая овчарка Лада, обученная и невероятная умница, и ее сын Рекс – здоровенный пес, во столько же раз крупнее своей матери, во сколько он был ее дурашливей. Собаки погибли на фронте. Располагавшаяся у нас на даче воинская часть при отходе от Москвы забрала наших собак с собой и, как нам потом рассказали, использовала их для подрыва немецких танков.
Так что злые предчувствия недаром терзали меня.
Без собаки жить на даче было невозможно, и отец снова решил завести сторожевого пса.
Кольта нам привез инструктор. Мы вышли посмотреть на собаку – ну чистый белый медведь, шуба для морозов в тридцать градусов, да и размером почти такой же. Поначалу он никого к себе не подпускал, для острастки скалил устрашающие белые клыки, так что инструктору пришлось прожить у нас несколько дней. Но мы были привычны к общению с собаками, и вскоре был установлен полнейший контакт. Папу Кольт побаивался, женщин – меня, маму и бабушку обожал, а мой маленький брат Андрюша мог с ним делать что хотел. Он на нем ездил верхом, трепал уши, засовывал руку в пасть. В нашем присутствии Кольт не представлял никакой опасности для окружающих – беспрекословно слушал команду, смирно сидел у ноги, как приличный пес, уставясь в лицо хозяина своими черными, как уголь, глазами и дожидаясь дальнейших указаний. Правду говорят про собак – все понимает и только не умеет говорить. Наш Кольт был точно такой же.
С его профессиональным назначением – нести охрану участка – получилось большое недоразумение. Как только Кольт освоился со своим новым жильем и с «объектом» охраны, мы стали спускать его на ночь с цепи. И надо же такому случиться, что какой-то деревенский парнишка полез к нам через забор воровать яблоки. Дело было ночью, и никто из нас этого не видел. Кольт прижал парнишку к земле и, вцепившись в штаны, продержал до утра, когда мы его и обнаружили. На парне не было ни единой царапины, но он был сильно напуган и дрожал как осиновый лист. Отец повез его домой, всячески извинялся перед родителями и долго еще потом возился с этим парнем – куда-то устраивал на работу, помогал семье.
А Кольта пришлось к ночи сажать на цепь – не дай бог полезет какой-нибудь грабитель. Так бесславно закончилась его сторожевая карьера.
Известно, что собаки очень тяжело переносят разлуку с хозяевами. Вид чемоданов вызывал у Кольта настоящее неистовство – так яростно он их облаивал, скреб когтями. Приходилось его оттаскивать силой и сажать на цепь.
Однажды в наше отсутствие Кольт заболел чумкой и умер. Я страдала и плакала – все думала, если бы мы были с ним, мы бы его спасли. Потом он мне снился лет десять подряд чуть ли не каждую ночь.
С тех пор я собак не держу.
С Кассилями мы жили бок о бок – нас разделял только общий забор из редкого штакетника. На нашем участке между гаражом, сторожкой и колодцем была вытоптанная площадка, сюда со всех соседних дворов стекались мои друзья, приводили с собой малышню, а часто и собак. Затевались разные игры, собаки с радостным лаем кидались в общую свалку, и так было изо дня в день. Окна кабинета моего отца выходили в противоположную сторону, в сад, а вот окна Льва Абрамовича смотрели прямо на тот самый плацдарм – излюбленное место наших сборов. Моя бабушка, женщина совестливая, ужасно переживала, что детский шум мешает Кассилю работать, но он ее всякий раз утешал: мол-де не беспокойтесь, Татьяна Никаноровна, во-первых, это дети наши, и куда же нам от них деваться, а потом я вижу – это замечательные дети, прекрасно развиваются, оттого так и вопят – просто из них энтузиазм рвется наружу.
Кассили были теми самыми соседями, с которыми невозможно было поссориться ни по какому поводу или даже иметь какие-нибудь трения. Если собаки лаяли – значит их раздразнили, если дети орали – значит им было весело, если у нас во дворе кто-то слишком усердно сигналил – значит мой папа торопил маму ехать в город.
К счастью, в другом углу нашего участка был один объект, обладавший для нас невероятной притягательной силой. Это была громадных размеров кадушка с запасной водой – фауна и флора ее были поистине удивительно разнообразны – лягушата, мальки, головастики так и сновали в зарослях водяных лиан, мхов и лишайников разнообразной расцветки и размеров. В этой кадушке мы полоскались до посинения рук, малышей приходилось подсаживать, чтобы они могли разглядеть все фантастическое содержимое этого бесценного аквариума, а если повезет, то и поймать какого-нибудь незадачливого головастика, конечно с выпуском его обратно в водоем. А для Володи Кассиля наша знаменитая кадушка была подлинной лабораторией, поскольку она безотказно поставляла ему подопытных лягушек. Ну а что, скажите на милость, делать юному натуралисту, если ему на роду написано препарировать лягушек?
Однажды они с его другом Колей Кавериным, сыном писателя Вениамина Каверина, производили радикальные опыты с лягушками на даче у Коли, и один подопытный экземпляр – живая лягушка, предварительно лишенная головы с помощью острого скальпеля, удрала со стола, где производилась данная вивисекция, и запрыгала по коридору к выходу. А в это время по коридору проходила жена В. Каверина, Лидия Николаевна, и, увидев подопытную безголовую лягушку, чуть было не потеряла сознание от ужаса. После этого инцидента юные натуралисты были изгнаны с дачи Кавериных и переместились на дачу к Кассилям. Там они обосновались на чердаке, который стал лабораторией этих будущих корифеев медицинской науки – известных профессоров, а в случае с Колей – академика РАМН.
Володя Кассиль, закончив 1-й Медицинский институт в 1958 году, по сию пору находится на передовой медицинского фронта. Всю свою жизнь вот этими самыми руками с тонкими, чувствительными пальцами, которые препарировали лягушек, он спасает людей – сначала работает хирургом в Боткинской больнице, после этого шесть лет в «скорой помощи», а затем – в бригаде Неговского, в отделении реанимации. Иначе говоря, вытаскивает людей с того света. Это значит, сутками не спит, не покидая своего поста, караулит дыхание больного, считает удары его сердца, следит за уровнем давления и не выходит из клиники, не принимая во внимание ни праздники, ни выходные. Сколько людей обязаны ему тем, что они по-прежнему на этом свете, вместе с нами, а не блуждают где-то там в небесах среди звезд и светил?.. Никто не ведет им учет, а сам Володя, когда его спрашиваешь, сколько спасенных душ у него на счету, отвечать на подобные вопросы не желает. Однако понятно, что для того, чтобы совершать такой ежедневный подвиг, самому надо обладать железным здоровьем. И бесконечно это продолжаться не может. Володя тяжело заболел и после перенесенного заболевания не смог уже сутками дежурить у мониторов. В 1984 году он ушел из бригады Неговского в Онкоцентр. Тоже не тихая пристань, и людей там спасать нелегко. Но теперь он хотя бы и к вечеру может добраться домой, прийти в себя, послушать музыку.
Володя – страстный меломан, у него, я так думаю, лучшее во всей Москве собрание пластинок, дисков и пр. Когда мы с ним бываем на концертах – вот отрада! – Володя сразу говорит мне, сколько месс написано Гайдном, сколько концертов у Моцарта и сколько симфоний у Дворжака. Его мнение об исполнителях воспринимается профессионалами как окончательное и оспариванию не подлежит.
Дружить с Владимиром Львовичем Кассилем непросто. Я-то привыкла за несколько десятилетий и могу, подняв руки вверх в знак добровольной сдачи, в очередной раз его послушать и поразиться его феноменальной памяти и разнообразию интересов. Ну, а мужчинам соперничать с ним – ну, знаете, я им не позавидую.
В 2008 году мы ездили с Володей и его женой Верой по маршруту Венеция – Флоренция. Абсолютно все события из истории этих двух жемчужин человечества Володя мог изложить нам с именами и датами параллельно и последовательно. Во всяком случае, никаких справочников листать нам не пришлось, поскольку был свой, и к тому же бесплатный.
В художественных галереях было то же самое. Даже мой муж, по профессии физик-теоретик, но при этом большой эксперт и любитель живописи, узнал от Владимира Львовича Кассиля много для него дотоле неизвестного.
Тем не менее по временам они меня раздражали до крайности – эти два интеллектуала – Каган и Кассиль, когда, заклинившись на какой-нибудь проблеме, они как одержимые топали вперед, ничего не замечая вокруг и не давая нам с Верой полюбоваться окрестными пейзажами и поглазеть на содержимое бесчисленных лавочек. Никогда им не прощу, что они не согласились даже взглянуть на цветущий сад на спуске с холма от пьяцца Микеланджело, где полыхали пронзительно желтым лимонные деревья и цвели пурпурные розы. Такой красоты в жизни нигде не увидишь, но оторвать их друг от друга было невозможно. Вдруг на набережной, когда мы сошли вниз к реке, Володя словно опомнился: