Да, приложился хорошенько, однако. И где же так угораздило? Удар прошёл наискось. Чуть выше, над левой бровью рассекло кожу, глубокий порез шёл через лоб, истончаясь и теряясь в волосах, спутанных и ссохшихся от запёкшейся крови.

— Ну, что? Хорошо тебе наши друзья припечатали? На всю жизнь теперь отметина будет… — В голосе того, второго, Шарака, чувствовались злорадство и непонятная издёвка. — Хорошо, да, к нам в гости съездил? На жену посмотрел… В драчке поучаствовал…

— Заткнись ты! — прикрикнул на него первый, протягивая Айвару плошку с теплой, неприятно пахнувшей водой. — И так ему сейчас нехорошо… На, попей водички, на кормёжку ты уже всё равно не успел.

Айвар послушно принял воду, но выпить её не сумел: от одного её кислого застоявшегося запаха к горлу подкатила тошнота, аж слюна стала вязкой и горькой.

— Ну, пей же!

— Да что ты с ним, как с ребёнком?! Он же дикарь! Он ни слова не понимает… Эй, мараг, ты хоть знаешь, где ты сейчас? Нас аэлы на продажу везут. Сначала у нас скотину покупали, теперь нас самих, как скотину… А этот дурак одноглазый тебя полдороги тащил. Не спросил даже, а может, ты не хочешь в рабство? Но ты же сам сначала шёл, сам, на своих двоих… Не помнишь, что ли?

Ничего Айвар не помнил. Смотрел на них обоих, все свои слабые силы тратя на то, чтоб держать поднятой несчастную больную голову. Последний вопрос вызвал мучительное напряжение внимания, но память не возвращалась. Последнее, что помнилось: как ехали с Ринусом на лошадях куда-то, и ещё сзади тоже были люди, свои: всегда спокойный сдержанный Мо́рат, и родственник его через жену молодчина Ржан, и братья-близнецы, Ту́мас и Ту́ман. Они сами попросились, вызвались в эскорт сопровождения. Они молодые, им хотелось поглядеть, как другие живут. А тут же рядом с ними старый Улах, правит первой повозкой. И многие, и многие ещё. Нас ведь восемнадцать человек было. А где теперь они все? Что с ними стало?

— И правда не помнишь ничего, да? — На Айвара смотрело лицо, жутко обезображенное рубленым ударом. Вместо глаза грязная повязка. Даже губы задеты мечом, и говорить сейчас, видимо, больно, но виэл улыбался, и в уголке другого, уцелевшего глаза собирались морщинки. — Плохо тогда дело, парень… А может, тебе, наоборот, повезло сильнее, чем любому из нас. О таком лучше не помнить… Они нас, как телят. Пьяных, сонных, весёлых… Врасплох… Разбили наголову… И вам, гостям, досталось. Вот тут, ещё, кстати… — Он подал Айвару серебряный браслет. Знакомый. С узором из степных трав. — Успел припрятать, когда одежду сдёргивали. — Айвар смутно припоминал что-то, разглядывая браслет. Женское лицо, незнакомое раньше, на секунду всплыло в памяти. Чем-то связаны они, этот браслет и эта женщина. Кто она вообще?

— Ты спрячь его где-нибудь? — посоветовал одноглазый. — Может, пригодится. Выкупа́ться придётся… Пути Творца неведомы. Ты молод, здоровье позволит… Ещё дождёшься…

— А с нашими остальными что стало?

— С другими марагами? — уточнил кочевник, а потом ответил с горечью в голосе, обводя широким взмахом руки внутренности темного трюма:- Здесь — все! И твоих среди них ни одного. Они все честно сражались, я видел! А вот что с Иридой нашей стало, я не знаю. Женщин вообще отдельно гнали, и сейчас отдельно держат.

— Ладно! Хватит там! Ночь всё-таки… — на них прикрикнули, и виэл тут же умолк, низко опустив голову, ссутулив плечи. Вот такой стала теперь их нынешняя жизнь. И ответить на резкий выкрик опасно. Только Айвар из-за своей головной боли не до конца понимал, где он и куда попал. До тех пор, пока Шарак уже утром случайно в разговоре не обронил:

— Медленно корабли ползут… Даже качки не слышно. На месте ночь стояли, и днём стоим, что ли?

— И куда ж ты так торопишься? — съехидничал над ним кто-то. — Не к жене же под бочок? — Те, кто слышал, придавлено засмеялись. Лишь Айвар остался безучастным ко всему. Умывшись принесенной водой, сидел, обхватив руками колени, опустив на них подбородок, и молчал. Он вспоминал. Вспоминал и ничего не мог вспомнить в тот день. Ничего совершенно.

* * *

На третий день их морского путешествия всеобщее спокойствие и скука, начавшиеся в ответ на безветрие, нарушила маленькая неприятность. Рано утром, когда расцепляли корабли, один из гребцов опустил весло в воду раньше времени, и при столкновении судов, как это часто бывало на море, весло упёрлось в борт второго корабля, но не сломалось, а, вырвавшись из рук, покорёжило непослушной ручкой рабу грудную клетку.

Манус появился среди гребцов, когда несчастный был ещё жив. Раб, прикованный к лавке за ногу, лежал, скорчившись на боку, обхватив себя за грудь руками. «Бесполезно лечить», — Капитан сердито нахмурился, глядя, как непутёвый работник, задыхаясь, хватает ртом воздух, а на губах его пузырится кровь. Рёбра под загоревшей дочерна кожей ходили ходуном, хоть пересчитывай: худой, но жилистый. Хороший был гребец. Сейчас же придётся искать замену.

— Уберите! — коротко приказал корабельной обслуге и отвернулся с досадой. Направился к трюму с захваченными варварами. Поторапливаться нужно, а то, вон, со второго уже Рузал сигналит, интересуется, почему отстаём. Потому и отстаём, что торопятся всякие не там, где надо.

Варваров подняли быстро, пинками да палками, выставили всех у стены. Манус долго рассматривал их при свете фонаря.

Один, с изрубленным лицом, криво улыбался. Интересно, и кто же его такого купит? Если только кто-нибудь слепой, или крестьянин, они народ прижимистый: ищут работника получше и при этом подешевле.