Потерять более дюжины, я не могла себе представить, через что они все проходят.

Все они справлялись по-своему. Рейн, что наиболее заметно, предпринял единственное действие, которое он мог предпринять в данной ситуации. Он охранял территорию. Он сделал ее непроницаемой, чтобы защитить то, что осталось от его людей и их семей.

Кэш немного утратил свое легкое, беззаботное, кокетливое обаяние и немного крепче прижался к Ло, был немного более защищающим, чем когда-либо прежде.

Репо было в основном бесшумной бомбой замедленного действия. Его жизнь была клубом. Правда, теперь у него были беременная Мейз и их сын, и это дало ему что-то, за что он мог цепляться вне своего братства, но это не меняло того факта, что в течение многих, многих лет все, что у него было — это братство и верность. Он все отдаст за клуб. Он был на взводе и готов был пролить кровь.

Дюк есть Дюк. Он был молчалив и держал себя в руках. Но он тоже кипел от злости. Он был готов действовать, чтобы сравнять счет. Особенно потому, что его женщина подверглась жестокому избиению, а затем была выброшена, как мусор.

Ренни был… ну, это зависело от обстоятельств.

Видите ли, дело в том, что по Ренни видно, что у него были шрамы. Не физические, хотя и они у него были, и я находила их странно сексуальными, но у него были эмоциональные. Те, что были с детства. Из тех, что никогда по-настоящему не заживали. Дело в том, что я не знала, что это такое. Потому что, хотя у меня были досье на всех остальных членов Приспешников, у меня не было досье Ренни.

Было ли оно вообще у Ло, было за пределами моей компетенции.

Все, что я знала, это то, что у меня не было ничего про него.

Поэтому я понятия не имела, что это за шрамы, но, судя по тому, что я видела за последние несколько недель, они были глубокими.

Потому что Ренни может стать совершенно другим человеком в любой момент.

Не то чтобы он был шизофреником или чем-то в этом роде.

Но если бы мне пришлось поставить свои деньги на что-нибудь, я бы сказала, что там были определенные пограничные проблемы с личностью.

Он был слишком взвинчен и подавлен, слишком горяч и хладнокровен, слишком суров в своих колебаниях, чтобы просто сказать, что он угрюмый парень.

Потому что в целом он был легким, жизнерадостным, веселым, обаятельным и рациональным. Но когда он менялся, он менялся сильно. Он был темным. Он был одержим, холоден и даже иногда жесток. Он не мог ясно мыслить. Он реагировал импульсивно и делал вещи, которые, как он знал, не были нормальными.

В подавляющем большинстве случаев он был самим собой. Он шутил, старался поддерживать бодрость духа в лагере после всей этой темноты. Он играл в мяч с мальчиками и позволял девочкам делать ему прическу или даже, однажды, когда Феррин была особенно настойчива, макияж. Он, казалось, хорошо справлялся с делами.

Но были времена, когда у него с Дюком, или с Репо были словесные перепалки, которые почти переходили в драку, было даже несколько раз, когда он и Кэш вступали в ругань, а Кэша почти невозможно было разозлить, но в те времена было видно, что он все еще справляется. Дело в том, что именно он ворвался в здание клуба и обнаружил, что мужчины умирают или мертвы. И он был тем, кто заставил Дюка вытащить Пенни оттуда в безопасное место, в то время как он остался позади, окруженный смертью, сидя рядом с человеком, которого он любил как брата, когда тот испускал последний вздох.

Затем, когда тела убрали, он был там с ведром и отбеливателем, очищая кровь своих павших братьев.

Правда, они были однопроцентниками и, возможно, немного больше привыкли к крови и смерти, чем обычный гражданин, но он все еще был человеком. Он все еще должен был иметь дело с последствиями этого опыта.

И тот факт, что он проводил большую часть своего времени, пытаясь удержать всех остальных от развала, как правило, указывал на то, что он сам однажды взорвется.