Она слегка приподняла подбородок, не желая показаться ханжой в вопросе. — Доставленный самой себе или от партнера?

— И то и другое.

— Это не банальный вопрос, ты не получишь запасной вопрос. Выбери один.

— Отлично. Сама себе, — сказал я, на самом деле, не заботясь о ее сексуальной истории, но искренне любопытствуя, как часто она это делала.

— Не знаю… Месяц…

— Месяц? — спросил я, приподняв бровь.

— Я живу в Хейлшторме! — защищалась она. — Я сплю в казарме.

— Не зря, милая, но я не думаю, что у какого-нибудь чертова мужчины в этой комнате возникнут проблемы с тем, чтобы ты занялась этим прямо здесь и сейчас.

Она рассмеялась, слегка улыбнувшись мне и не прося не называть ее так. Я называл ее так раньше, и она возражала. Так оно и было. И, так или иначе, это была действительно красноречивая мелочь.

— Почему вы с Дюком ненавидите друг друга?

Теперь возник интересный вопрос, на который не было простого ответа. Я не испытывал ненависти к Дюку. На самом деле я очень уважал его, пока не понял, что он скрывает неонацистское воспитание. Ты не можешь исправить то, в чем ты родился. Я знал это лучше, чем кто-либо другой. Но когда я нажал на эту кнопку, чтобы убедиться, что она не вызовет искры, она взорвала то, что было бомбой замедленного действия.

— У нас у всех есть свои скелеты, — начал я, хватая пиво и открывая крышку. — Я нажимаю на кнопки, чтобы посмотреть, что после этого будет. Это не та привычка, которая заводит друзей. Особенно когда ты нажимаешь на кнопки такого человека, как Дюк, и он, блядь, взрывается. Это не та привычка, от которой я могу или даже хочу избавиться, и это не то, что я могу забыть или простить. Мы ссоримся и выводим друг друга из себя, но он мой брат. Это много значит для меня. Особенно сейчас.

— Как бы то ни было, ты нравишься Пенни. Я думаю, что в конце концов она приведет его в чувство, если ты, возможно, попытаешься перестать быть придурком.

— Да, но каковы шансы на это? — спросил я с ухмылкой. — Почему ты так упорно борешься с этим? — спросил я, так как была моя очередь.

— Борюсь с чем? — спросила она, прекрасно понимая, что я имею в виду.

Я взял свою тарелку, все еще почти полную, и потянулся, чтобы поставить ее на верхнюю койку, и поставил свое пиво на пол, двигаясь вперед по матрасу, пока наши бедра не выровнялись. Моя рука поднялась, скользя по ее подбородку, пока не коснулась ее лица. — Этого, — уточнил я. — И не оскорбляй нас обоих, говоря, что этого нет, потому что мы оба, черт возьми, знаем, что это есть.

— Ренни, это…

— Не сложно, — вмешался я. — Так что это? Страх? Я тебя пугаю. — Она отвела глаза, не в силах признать, что это правда. — Потому что ты не можешь позволить себе открыть себя. Потому что я могу видеть сквозь щиты.

— Дело не в этом…

— Ты же видишь, что для меня это то же самое, верно? Ты и я, мы две стороны одной гребаной монеты. Никто не сможет залезть мне под кожу и посмотреть, что там. Но я позволяю тебе. Мне это сделать ничуть не легче, чем тебе. Но я готов рискнуть и посмотреть, что произойдет. Я просто прошу тебя сделать то же самое здесь. Я не прошу тебя делать то, чего бы я не захотел делать.